В Гамбурге состоялось награждение лауреатов премии имени Герда Буцериуса «Свободная пресса Восточной Европы - 2012» и премии «Свободная пресса России - 2012».

Напомним, премия имени Герда Буцериуса ежегодно вручается фондом «Цайт-Штифтунг» имени Эбелин и Герда Буцериусов (Гамбург) журналистам и массмедиа Украины, России, Беларуси, Азербайджана и Армении. От Украины в прошлом году лауреатом премии была Наталья Лигачева, шеф-редактор «Детектор медіа». В этом году премию получил еженедельник «Український тиждень», номинированный Гете-Институтом в Украине. Премию в гамбургской Ратуши получал главный редактор издания Сергей Литвиненко.

Кроме того, премию вручили российской журналистке Ольге Романовой (Москва), белорусскому журналисту Валерию Карбалевичу (Минск), азербайджанской журналистке Хадидже Исмайловой (Баку). Госпожа Исмайлова выступила от имени всех лауреатов нынешнего года с благодарственной речью «В оглушающей тишине».

Премию «Свободная пресса России - 2012» от норвежского фонда «Свободное слово» получил кавказский журнал «Дош» (Грозный - Москва). В Гамбурге его представляли главный редактор Исрапил Шовхалов и шеф-редактор Абдулла Дудуев.

Почетным гостем церемонии награждения в Кайзеровском зале Ратуши Гамбурга был известный российский писатель Владимир Сорокин. Он выступил в докладом «Свобода есть свобода», который «Детектор медіа»  и публикует сегодня.   

Тоталитарное прошлое, в котором довелось родиться и прожить тридцать шесть лет жизни, как хорошо знакомый утопленник, регулярно всплывает в памяти. Помнится начало восьмидесятых, смерть одряхлевшего Брежнева, пришествие Андропова, этого мрачноватого партократа в очках, с первых дней своего правления решившего навести «порядок» в огромной стране, уже безнадежно пораженной метастазами длительного застоя. Сие желание бывшего шефа КГБ материализовалось с одной стороны в усилении репрессий к уже немногочисленным диссидентам, с другой - в совершенно абсурдно-комическую, прямо-таки в духе Хармса, практику внезапных проверок документов у советских граждан, решивших в дневное время пообедать в ресторане или пойти в кино. Милиционеры в штатском задавали им один и тот же вопрос: «Почему вы не на работе?» А человек, дожевывая свой бифштекс, вынужден был давать им объяснения. Один Бог ведает, сколько советских граждан подавилось в ту пору своими бифштексами...

Несмотря на комизм ситуации, все это было довольно мрачно. Андроповский «порядок» еще больше заморозил и без того политически окоченевшую страну. Плохо скрываемый сталинизм Андропова, его неиссякаемая вера в могущество тайной полиции, в тотальный контроль за «опасной» интеллигенцией, в антиамериканизм как в основу внешней политики, в шпиономанию, в государственный монополизм во всех отраслях экономики привели лишь к дальнейшему упадку страны. Очереди за продуктами стали длиннее, страх у населения стал сильнее. Шли судебные процессы над диссидентами, шпионами, коррупционерами и «расхитителями социалистической собственности». Рок-музыка была объявлена идеологической диверсией Запада, а группа «Пинк Флойд» признана антисоветской. Над территорией СССР был сбит пассажирский корейский Боинг с пассажирами, академик Сахаров, объявивший голодовку в ссылке, подвергался принудительному кормлению через резиновый шланг в больничных условиях. При Андропове были вынуждены уезжать на Запад писатели, диссиденты, художники-нонконформисты.

Именно в эти мрачные годы мне, молодому литератору, пишущему для круга единомышленников, пришлось впервые столкнуться с КГБ, сотрудники которого угрожали и запугивали меня. В эти же годы КГБ разгромил литературно-художественную группу «Мухомор», арестовал художника Сысоева, рок-певицу Агузарову, писателя Козловского, проводил обыски в мастерских художников и в домах запрещенных писателей. Но жизнь культурного подполья в Москве того времени, тем не менее, шла свои чередом: писались романы и стихи, создавались картины, устраивались подпольные вернисажи и чтения.

Вспоминается одно из таких чтений: в мастерской у художника Ильи Кабакова читали свои стихи поэты Дмитрий Пригов и Всеволод Некрасов. В то время они были вполне сложившимися поэтами, уже не молодыми и довольно известными в андеграунде личностями. Тем не менее, ни тот ни другой не напечатали в СССР ни строчки: советская цензура их не переварила. Такова была реальность позднего СССР. Она, холодная, жесткая, беспощадная к инакомыслию, лежала за окнами мастерской. Она была внешним, враждебным миром. А внутри, при неярком свете старомодного абажура, на который была натянута женская ночная рубашка, поэт Некрасов читал свое, может быть, самое сильное и известное стихотворение:

Свобода есть

Свобода есть

Свобода есть

Свобода есть

Свобода есть

Свобода есть свобода.

Невозможно забыть выражения лиц у людей, сидящих тогда в мастерской Кабакова. Мы понимающе улыбались. Нам было все ясно. Что свобода - есть свобода. Не больше и не меньше. Что свободу нельзя имитировать. Что свобода не может стать суррогатом. Как нельзя быть немножко беременной, так нельзя стать немножко свободным. Ибо немножко свободным можно стать только в тюрьме.

Открывая советскую газету, я упирался в ее стиль, как в бетонную стену. Текст не впускал в себя, сквозь него надо было продираться, чтобы узнать хоть какую-либо правдивую информацию. В противном случае читатель был обречен быть всосанным в текст, стать его частью, а значит - стать сосудом для лживой и бесчеловечной идеологии. Чтобы узнать правду, надо было уметь читать газету «Правда» между строк. У молодых подпольных бунтарей 80-х советские газеты не вызывали ничего, кроме желания поиздеваться над ними, в лучшем случае - использовать в быту, как бумагу для заворачивания продуктов. Любимым развлечением была следующая игра: почти все заголовки из «Правды» идеально смотрелись в виде подписей к порносценам. Например: «Решения партии - в жизнь!», «Началась весенняя пахота», «С заботой и вниманием», «Деловой и партийный подход», «Глубокое понимание проблемы молодежи», «По-ударному». Этот юмор спасал от идеологической паранойи, старавшейся проникнуть во все области жизни.

Советские газеты врали, каждая - на свой лад. Некоторые - с избытком, другие - поменьше. Ложь дозировалась нашим министерством Правды, поддерживая в населении то самое doublethink, что так точно описал Оруэлл в своем известном романе. Когда же советские люди стали антисоветчиками? Когда услышали слова правды. Распад СССР начинался со слов, услышанных обывателями на средних волнах своих радиоприемников. Но не только слова правды звучали из радио. Звучала западная музыка. А последствия музыкальных потрясений, как известно, не слабее словесных. Они способны изменить человека, его вкус, пристрастия, этику, манеру говорить и одеваться, сформировать его политические взгляды. Наверно, это потому, что музыка - самое совершенное из всех искусств, самая «высокая болезнь». Один приятель признался, что антисоветчиком его сделали «Роллинг Стоунз».

Я прекрасно помню мое юношеское потрясение от впервые услышанных рок-аккордов. Из ушей словно вылетели пробки, спрессованные из мелодий советской эстрады. И в мозгу произошли необратимые биохимические изменения. Это был незабываемый урок свободы. Вероятно, стихийным антисоветчиком я стал именно в тот день. Помнится, Андрей Макаревич, известный российский музыкант, признался, что, когда впервые услыхал песни Beatles, у него словно сняли с ушей подушку. Писатель Василий Аксенов испытал то же самое, услышав послевоенный американский джаз. Для моего поколения разрывателем этой советской подушки явился тяжелый рок. И перья, надо сказать, разлетелись далеко: после Led Zeppelin слушать советскую эстраду не хотелось. Так же, как после «Голоса Америки» слушать лживое советское радио. На студенческих танцевальных вечерах заиграли приглашенные подпольные группы, выросшие, как грибы в теплице. Играли они роковые хиты. И, надо сказать, к неудовольствию наших девушек, на этих сэйшенах мы чаще просто слушали, чем танцевали. Уроки свободы продолжались. Сейчас модно говорить, что СССР сокрушило падение цен на углеводороды в середине восьмидесятых и усиленная Рейганом гонка вооружений. Я уверен, что до этого произошло массовое выбивание пробок из молодых ушей. Молодые советские мозги прочистила западная рок-музыка. И Джимми Хендрикс со своим ревущим стратокастером, не ведая того сам, сделал для разрушения советской ментальности, может, и поболе Солженицына с его «Архипелагом».

Сила цунами рока, нанесшего разрушительный удар по совку в начале семидесятых, безусловно, зависела не только от совершенно нового звучания и инструментальных возможностей, но и от того, что Роберт Плант и Мик Джэггер пели на языке Запада - запретного, отделенного от нас пусть уже и не железным, но хотя бы деревянным занавесом. Длинноволосые вокалисты рок-групп воспринимались нами, советскими школьниками и студентами, как ангелы свободы, поющие на небесном языке. Такой непосредственно-наивный взгляд - следствие детства за железным занавесом. Увы, семидесятилетние члены Политбюро КПСС не дали нам возможности послушать наших любимых ангелов на стадионах. Их слушали дома и на студенческих вечеринках. Мы учились слушать. Не только музыку. Но и - мнение человека, с тобой несогласного. С этого начиналась свобода слова.

В постсоветской путинской России почему-то все чаще вспоминается советский андеграунд. В этом есть свои объективные причины.

В бурные 90-е, начавшиеся крахом СССР, про советский андеграунд как-то не вспоминалось: прошлое заслонили новые перспективы, всем казалось, что мы неуклонно движемся вперед, к открытому обществу, и скоро будем частью того самого «загнивающего» Запада, который так долго и безнадежно клеймила советская пропаганда. Увы, этого не произошло. И про андеграунд вспомнили теперь, во время развитого путинизма.

Многое рухнуло-сдвинулось за эти два десятилетия, но что-то и неколебимо осталось на месте, а многое и уползло назад, в советское прошлое, да и совсем подальше, в прошлые века, когда вместо андеграунда в России были только масонские ложи. Как громадная льдина, Россия одним краем застряла в постсоветском настоящем, другим - въехала в постиндустриальное будущее, а третьим, самым увесистым и многослойным, поплыла в свое прошлое, в океан просвещенного и не очень феодализма.

Для меня андеграунд был не просто способом выживания в среде, агрессивной любому проявлению индивидуализма, свободным университетом и возможностью общаться с этическими и эстетическими единомышленниками. В нем еще присутствовал сильный наркотический компонент. Ведь так приятно нарушать запреты и говорить свободные слова! Нигде так не опьяняет свобода слова, как в тоталитарном обществе. Как после грозы выделяется атомарный кислород, дышать которым страшно приятно. От озона мир кажется прекрасным. В московском андеграунде конца 70-х выделялся тот самый озон свободы, создающий незабываемое закипание крови на подпольных поэтических чтениях или в мастерских запрещенных художников. Эта эйфория делала все те картины, стихи, романы более значительными, чем они являлись на самом деле. И виновато в этом то самое кислородное отравление свободой.

О, эти бесконечные эйфорические полуночные разговоры в мастерских! О, юноши, впервые осознавшие волшебное слово «тоталитаризм»! О, девушки, готовые идти на подвиг ради любимых запретных поэтов!

Крайне приятные воспоминания. Идешь, бывало, ноябрьским промозглым вечером по темной Москве, где освещены только лозунги вроде «Партия - бессмертие нашего дела!», минуешь очередь за бананами, темную кучу алкашей у винного, из форточек первых этажей долетает запах жареной с колбасой картошки, обрывки программы «Время» про «дальнейшее развертывание мероприятий», бормотание Леонида Ильича про чувство глубокого удовлетворения, но ты неумолимо сворачиваешь в подворотню, входишь в зассанный подъезд, поднимаешься по черной лестнице на чердак, звонок в железную дверь - тебе открывает великий Кабаков. Озон! И - вдох полной грудью. Кровь закипела! Недаром тоска по андеграунду сейчас возникла у молодежи. Они не дышали тем озоном. Они об этом только слышали. Как правило, это молодые семьи, где не смотрят путинское телевидение, презирают российскую власть, сидят в Сети и много читают. Им хочется закипания крови.

И их можно понять.

И речь-то уже идет не об андеграунде, а о подполье. Подполья, подполья!

Как у Достоевского: «Воздуху-с, воздуху-с!»

Время настало, условия созданы.

Идет молодой паренек ноябрьским промозглым вечером по ярко освещенной Москве, мимо очереди дорогих и грязных машин на выезд из столицы, мимо плаката с красно-бело-синим медведем, из форточек первых этажей доносится пение Билана, запах попкорна и китайской лапши, бормотание Грызлова о том, что «парламент - не место для дискуссий», хохот «Аншлага», слова президента о начинающейся в понедельник модернизации России, но юноша неумолимо сворачивает в подворотню, спускается в подвал, звонок в железную дверь - ему открывает великий Лимонов.

- Воздуху-с, воздуху-с!

Но постсоветская молодежь все-таки другая.

На нашем телевидении в путинское время появился телеканал «Ностальгия», где регулярно показывают брежневскую программу «Время» с замороженными ведущими женского и мужского пола, сообщающих о выплавке стали, победах социализма и о происках американского империализма.

Больше всего на этом канале впечатляют залы с сидящими советскими людьми. Залы партийных съездов, праздничных концертов. Там действительно сидят советские люди. И их ни с какими другими не спутаешь. Гомогенная серо-коричневая масса. Лица разные, а выражение - одно. Ноmo soveticus.

Смотришь из 2012-го на этих особей с палеонтологическим интересом. Они - за стеклом времени. И хорошо видны.

Воплотившийся в России большевизм за свой век совершил чудовищные преступления, которые, по словам Набокова, неискупимы в принципе. Но потрясают не гекатомбы человеческие (мало ли в какие времена, где и скольких убивали), а вот это коллективное лицо. Абсолютное растворение личности в массе. Фарш человеческий, из которого в нужное время высовываются руки: «Единогласно!»

В программе «Время» мелькнут залы с западными людьми: сидят люди. Покажут советский зал: сидит коллективное тело.

Что же положительного произошло за два последних десятилетия в постсоветской России? А то, что люди в зале изменились. Хотя бы внешне: они по-разному одеты, и выражения лиц у них теперь разные. И поднимать руки одновременно хотят уже далеко не все: события зимы и весны нынешнего года ярко это продемонстрировали. Невозможно за двадцать лет изменить народную ментальность, невозможно вырастить гражданское общество за это сравнительно небольшое время. Но радует хотя бы то, что русская толпа лишилась коллективного лица, которое приросло к ней за семьдесят лет советской власти. Маска снята. Дай Бог, чтобы что-то принципиально изменилось и в головах, и чтобы это изменение стало необратимым.

После обрушения СССР на постсоветском пространстве произошло много всего. Кроме одного: гражданской войны. И заслуга в этом не Горбачева и не Ельцина, а тотальной усталости населения от затянувшегося коммунистического эксперимента, выпившего всю народную пассионарность.

Поэт Пригов писал о новом советском человеке, которому одинаково «что воля, что тюрьма». Этот человек, угнетенный государственным страхом, был на все согласен. Страх и согласие были его вечными жизненными спутниками, серыми советскими ангелами, сидящими на плечах. Проблема постсоветской России в том, что большая часть ее до сих пор заселена именно такими людьми. До сих пор они находятся в состоянии гражданского сна, что крайне выгодно нашей тотально коррумпированной и глубоко циничной власти. И, чтобы разбудить у населения нынешней России гражданское чувство, уже не достаточно просто свободы слова - надо, чтобы люди сумели преодолеть в себе коллективный страх перед государственной властью.

В последнее время под давлением нарастающей критики путинского режима цензура на телевидении и в СМИ значительно ослабла. Несмотря на работу все той же пропагандисткой машины, стали появляться репортажи о протестных акциях, на ряде телеканалов слово получили, наконец, лидеры оппозиции. О природе путинского режима теперь знают многие, механизмы и принципы работы криминально-коррупционной властной пирамиды больше не являются секретом, многие вещи названы своими именами. Ежедневно по «Эху Москвы» идут разоблачительные передачи. Интернет переполнен информацией о преступлениях, совершенных и совершаемых путинской командой и их послушными помощниками из властной вертикали. Что же мешает людям активно выразить свой протест? Генетический страх перед жестоким государством.

Как зерно не может прорасти на каменистой почве, так свобода слова сама по себе ничего не решает в этически глухом обществе. Я прекрасно помню, как интеллигенция слушала в советское время западные радиостанции, вещающие на русском языке. Но у большинства населения эти радиоголоса не вызывали никакой реакции - советские люди были не готовы критически взглянуть на окружающую действительность. Для них СССР был единственной вселенной, данной им для существования, а западная критика воспринималась как мнение далеких марсиан о земной жизни. В лучшем случае советский человек, сидя вечером у себя на кухне, недовольно брюзжал на власть, не способную обеспечить народ продуктами и одеждой, а утром шел на работу доказывать, что «труд в нашей стране есть дело доблести и геройства», сидеть на партийном собрании, неизменно голосуя «за»...

Процесс оттаивания тоталитарного сознания масс произошел только в горбачевскую «оттепель».

Нечто подобное постепенно начинает происходить теперь, после третьего воцарения Путина. Но если во времена Горбачева «гласность» была официально спущена сверху по распоряжению партии, то сейчас этот процесс происходит снизу, благодаря интернету. Огромная заслуга в этом сообщества блогеров, молодых людей, сформировавшихся уже в путинскую эпоху. Суждения о правящем режиме становятся все более очевидными, люди начинают отличать пропаганду от информации. Но, тем не менее, инерция прошлого слишком велика.

Самый актуальный вопрос нынешней России: способна ли свобода слова помочь россиянам победить генетический страх? Этот, в общем, вполне метафизический для России, вопрос порождает десятки других вопросов: Достаточно ли для этой победы одной лишь свободной информации? Какова должна быть концентрация информации в СМИ, чтобы этот страх ушел навсегда? Возможно ли это в принципе? Или репрессивная травмированность народного тела настолько глубока, что свобода слова не поможет преодолеть этот terror antiquus? Способно ли вообще слово как таковое сдвинуть наш народ со своих мест, заставить его изменить прежний порядок вещей? Или народные массы в постсоветской России способны на протест только вынужденно, когда происходит стихийное бедствие или пустеют полки в продуктовых магазинах? Этот стихийный протест называется русским бунтом, о бессмысленности и беспощадности которого написал Пушкин. Но стихийный бунт не помогает избавиться от коллективного страха перед репрессивным государством, наоборот, этот страх лишь укрепляется после подавления бунта, усиливается за счет чувства вины за погромы, убийства и грабежи. И все снова повторяется, а вертикаль власти, созданная еще Иваном Грозным, обретает новую крепость и силу...

Последние события в Москве и Астрахани показали, что все-таки что-то сдвинулось со своих мест если не в реальности, то уже в мозгах здравомыслящих граждан. И эти подвижки начинают носить необратимый характер. Появилось новое поколение молодых политиков, быстрорастущих и набирающихся опытом протестной борьбы прямо на улицах. Во многом они - порождение протестной волны, накопившегося недовольства Путиным и его командой. Важно, что вокруг этих политиков возникает протестное молодежное сообщество, которых раздражает уже не только Путин, но и сама вертикаль власти, порочная и архаичная система государственного управления, не способная существовать без тотальной коррупции, олигархической этики и подавления инакомыслия.

«Наша власть раздражает не только этически, но и стилистически», - часто слышу я от молодых россиян. Они знают Европу и Америку не понаслышке, демократические ценности для них - реальность.

«После возвращения из поездки по Европе нам стыдно жить в нашем государстве», - говорят они. Им надоела вертикаль власти, им хочется горизонтали, обеспечивающей равенство всех перед законом. Им надоела тотальная коррумпированность властей. Им надоела путинско-медведевская риторика, основанная на лжи, лицемерии, откровенном цинизме и заверениях в неизбежной победе «суверенной российской демократии». Им надоело телевидение, ежедневно подменяющее информацию пропагандой. Надоел вульгарный популизм Путина и политический инфантилизм Медведева. Надоели ежедневные потоки официальных слов, которые давно уже ничего не значат.

Им хочется других слов: правдивых, честных, ответственных.

И других людей, произносящих эти слова.

Хватит ли энергии у молодого свободолюбивого меньшинства сдвинуть с места пассивное, испуганное и равнодушное большинство? Хватит ли свободных и сильных слов? Поймет ли, наконец, народ, прошедший сталинщину, брежневщину, андроповщину и путинщину, что свобода - есть свобода? И самое важное: есть ли у нашего народа ухо, чтобы услышать слово «свобода»?

Время покажет.

Фото - ru.wikipedia.org