«…Отечественные ньюсмейкеры с подозрительной сплоченностью взялись за подготовку населения к перспективе установления в стране авторитарного режима», – безобидная на первый взгляд формулировка указывает и на наш всеразрушающий политический стиль разоблачений, и на наши неудачи с пониманием проблемы, и на нашу невыученную теорию. Анонсированный конец «авторитаризма и азиатчины» из пропагандистского словарика 2004 года перешел прямиком в экспертную среду: в перевернутом виде, но без доработок. Теперь мы говорим о «подозрительной закулисной деятельности». На полном серьезе спрашиваем: не начало ли это авторитаризма и азиатчины? И отвечаем: ясно, что начало!

 

Язык, которым мы описываем подозрительное нечто, именуя это авторитаризмом, не годится ни для серьезной экспертной дискуссии, ни для восприятия обществом в качестве чего-то живого и понятного для себя. Существуют не группы в обществе, не их ожидания, ставки, риски, перспективы и пределы, – подсказывает нам Марина Бердичевская, – существует телезритель и из него производное неделимое общество-у-телевизора. Его заблуждения, его «замыленный глаз» – это чей-то чужой глаз: протри его – и авторитаризм с азиатчиной снова канут в лету. Однако, говоря серьезно, практический вывод из наиболее детальных исследований тоталитаризма, если он вообще может быть сделан в обществе-у-телевизора, таков: реальные риски лежат, прежде всего, в плоскости самого общества.

 

Собственно, что обсуждается в статье Марины Бердичевской? «Сильная рука», «ограничение свобод» и совсем уж обыденное для украинца «чрезвычайное положение». Но будем честны, это и есть решающие аргументы общества за подозрительное зло, именуемое авторитаризмом. Ведь чего мы боимся на самом деле? Сильных рук? Нет, мы боимся насилия.

 

Вновь и вновь авторитаризм описывается как вредный атрибут власти, чья неуправляемая природа предрасполагает ее к насилию. Но не время ли говорить о насилии внутри самого нашего общества, предположительно «покончившего с авторитаризмом»? Не обернулись ли наши свободы неприличной изнанкой наших обыденных политических практик?

 

Аналитики-разоблачители оставили нетронутым разработанный в маргинальных средах новый, но уже действующий политологический концепт власти, именно в контексте которого мы и судачим об авторитаризме, – «идеологическая власть». Вспомним высказывание президента, посвященное образованию последней парламентской коалиции: «Я убежден, украинская власть должна быть идеологической, должна формировать ценности, идеалы, к которым должно идти общество. На эти идеалы должна работать коалиция политических сил». Идеалы и ценности, о которых говорит президент, выводятся в качестве вторичного эффекта «идеологической власти» по принципу: утром – суверен, вечером – ценности. За рамками остается все остальное: природа власти и ее идеалов, происхождение её ценностей, а в аспекте разговора об авторитаризме – способы трансляции идеалов и ценностей власти в общество. На этом горизонте открывается новая политическая философия; явочным порядком нам предъявлена концепция – шутка ли? – власти, и стоило бы обсуждать замыленность взгляда не общества, а тех, кто разоблачает воображаемые угрозы, в упор не замечая угроз реальных, давно вписанных в контекст общественных дискуссий.

 

 

Не давая оценок мероприятиям, посвященным Голодомору, отметим, что 18 ноября Киевская городская администрация приняла решение о демонтаже памятника Станиславу Косиору на ул. Артема. Уже через день отчитались: памятник «организатору голодомора» снесен, скульптура ликвидирована, надписи сбиты. Однако любой обнаружит, что пьедестал по-прежнему на месте, надписи легко читаются и памятник де-факто сохранился, но теперь – в качестве снесенного. Теперь это – живые обломки, след насилия, оставленный теми, кто раскурочивает свидетельства нашей проблемной, сложной, трагической, но оттого еще более своей истории.Сокрушитель памятников «тоталитарным вождям» постулирует миф о новом, освобожденном, демократическом и европейском человеке с ясным, неидеологизированным взглядом, но не этот ли миф угрожает нам новым насилием: пока символическим, но ведь и разбор истории по-украински только начался!

 

Новый демократический человек, от имени которого общество крушит свою историю, мыслится как нерадивый ученик, великодушно освобожденный кем-то от уроков по истории: из-за болезни, ведь он пал голодной жертвой! Он ни в чем не виноват, история его политических фигур – не его история: он юродивый, его все обманули, а теперь идут рассказывать правду, топорами разламывая историю.

 

Обновление, которое нам приписывают, искажает постановку проблемы и обязывает нас искать источники авторитаризма не в собственном дискурсе, а среди сконструированных образов всех прочих: необновившихся, недемократичных, несознательных – тех, «что слушают вполуха и если даже слышат, что говорят политики, не успевают понять, о чем на самом деле и для чего они говорят». Обсуждать авторитаризм бессмысленно, концептуально не описав нашу собственную аналитическую речь.

 

И если мы взялись обсуждать какой-то авторитаризм, то почему мы говорим не о представленных в политическом мейнстриме концепциях и практиках, а об угрозах воображаемой сильной руки? Ничто сегодня не является для нас более рискованным, чем то, что политически существует, но не названо.

 

 

Фраза «ведь знают же что-то, чего не знаем мы» является в статье Марины Бердичевской психоаналитическим симптомом эксперта-параноика, сидящего перед экраном. Он не может ни жить, ни работать, зная, что есть что-то в вещах помимо них самих. Такой эксперт радостно восклицает о каждом событии в политике: «Ага! Мы ведь подозревали, что здесь что-то планировалось!». Параноидальные догадки составляют суть нашего дискурса об авторитаризме.

 

У нас не возникло тонкой не-невротической культуры различения концептуальных вещей. Смотреть телевизор для аналитика интересно лишь с точки зрения того, где и в каких условиях, в каких рамках возникают сюжеты вроде нашего вульгарного авторитаризма, каким образом и какой именно политический месседж через них доставляется. Скверная киевская привычка отмерять политическую реальность мониторами и телевизорами, их языком, их образами и сюжетами, принимая реальность медиаполитики собственно за саму политическую реальность, – лучший способ навеки остаться в плавильном котле, где наша речь, наши идеи и концепты переплавляются в неразличимую ядовитую жижу.