- Каждая командировка само по себе интересна. Хотя есть много общего во всех подобных командировках. Как правило, когда ты приезжаешь в такие места, видишь, в основном, одних и тех же журналистов, и одни и те же лица с разных стран и континентов. Когда мы приехали в Афганистан, вслед за нами приехала группа наших друзей, с которыми в последний раз виделись в Македонии. Это наши коллеги из Москвы и киевский фотограф. Мы эту группу людей между собой называем «Клуб сумасшедших журналистов».

В принципе, эта командировка отличалась тем, что война, которая там идет, не такая и происходит она не так, и цели у нее совсем другие, нежели те цели и та война, о которой рассказывают ведущие каналы мира. Потому что война там идет не месяц. Война там идет 23 года. Есть силы внутри Афганистана, которые заинтересованы в продолжении этой войны и в создании массированной информационной компании, освещающей эту войну. И может быть, преумножающей силы ее участников как с той, так и с другой стороны. Я думаю, что в этом заинтересованы не только силы внутри Афганистана, но и многие внешние силы, гораздо более могущественные, чем те, которые сейчас существуют в Афганистане. В субботу, я надеюсь, выйдет программа «N-ный километр», где мы расскажем о том, что на самом деле происходит в Афганистане, и какая это война.

- Как вы считаете, оправдан ли риск работы в «горячих точках» журналистов?

- Риск есть в любом случае, если ты занимаешься нормальной, серьезной, честной журналистикой. Делаешь ли ты программу внутри своей страны, или выезжаешь за ее пределы, или отправляешься в «горячие точки». Иногда в «горячих точках» ты чувствуешь себя безопаснее, потому что знаешь, откуда и что может прилететь, и куда попасть, и где нужно стать, чтобы это в тебя не попало. В отличие от собственной страны, где, готовя какой-то острый, серьезный материал, ты не знаешь, что с какой стороны прилетит и куда попадет.

- Чем в своей работе в Афганистане вы удовлетворены в наибольшей степени? А что пока не удалось?

- Как можно говорить: удовлетворен я работой или нет? Работа, по сути, еще не закончена. Мы оттуда приехали, и еще не все материалы подготовили. Почему средства массовой информации всего мира так увлеклись игрой в войну? И почему люди занимаются сбором поверхностной информации и не хотят проанализировать, что же на самом деле происходит там внутри? Мы попробуем это сделать. Если это не получится, тогда это будет разочарование.

Когда ты работаешь в таких местах, нельзя говорить об удовлетворении или разочаровании. Ну, скажем, удовлетворен ли я тем, что взял интервью у человека в Македонии, который разыскивается Интерполом? Да. Но я не удовлетворен тем, что найти этого человека достаточно просто, и тем не менее, он ходит на свободе и журналисты могут к нему добраться. Этим я разочарован. То же самое и в Афганистане: я удовлетворен своей работой, но я разочарован тем, что война там будет идти еще очень долго, что есть люди, которые заинтересованы в этой войне, которые хотят воевать, которым эта война нужна, и которых она кормит.

- Нет ли у вас планов на то, чтобы поработать не спецкором, а собкором в Афганистане?

- Дело в том, что сейчас это крайне сложно сделать. Потому что, чтобы быть собкором, нужен корреспондентский пункт. В Афганистане нет ни одного корреспондентского пункта. Все вещания телеканалов, которые происходят с территории, осуществляются либо с помощью Евровидения, либо нестационарных, завезенных туда с помощью вертолетов, радиотелепередающих устройств. Группа журналистов приезжает, как говорится на журналистском сленге, - на дежурство. Люди работают там какое-то время, отправляют определенное количество материалов. Потом приезжает другая группа, потому что события происходят не каждый день. Когда на войне затишье, и когда каждый последующий день не приносит новой информации, ты вынужден ждать. Я думаю, что сейчас там именно такое затишье, и именно поэтому нас там нет. Когда там снова возникнет сложная ситуация, мы там будем. Мы знаем, когда она возникнет. Мы анализируем ситуацию и рассчитываем.

- В чем отличие работы украинского спецкора в Афгане от работы корреспондентов других стран?

- Мне кажется, это не зависит от той страны, откуда приехал корреспондент. Сейчас в Афганистане работает корреспондент «1+1» Саша Завгородний. Это очень неплохой, крепкий журналист, работавший в «горячих точках». И мы там работали, и еще масса людей.

Это зависит не от той страны, где живет журналист, это зависит, скорее, от самого человека. Не хотелось бы плохо говорить о коллегах… Были журналисты в Афганистане, которые приезжали только на прямое включение, а видеоматериал им привозил оператор, который самостоятельно ездил по всем небезопасным местам и снимал боевые действия. А журналисту оставалось только выйти в эфир, рассказать о том, что увидел не он и сообщить своим согражданам информацию, которую собрал тоже не он.

Насчет нашего оператора могу сказать, что это очень хороший оператор и я с ним бывал в «горячих точках» не раз (Сергей Тахмазов – «Детектор медіа»).

- Насколько сложно было вам добывать информацию?

- Информацию можно достать. Нужно потратить день-два на ознакомление с ситуацией, с людьми, завести контакты с местным населением, с полевыми командирами, с моджахедами, которые там воюют, с беженцами и с коллегами-журналистами. Потому что в таких местах обычно журналисты совершенно бескорыстно делятся собранной информацией или видеоматериалом. По-другому там нельзя. Чем больше контактов с местным населением, тем больше разнообразной информации. Ведь ты можешь сопоставить одну и ту же информацию, полученную из разных источников.

- Как афганцы относятся к украинским журналистам? А к американским?

- Американских журналистов, которые работают на большие телекомпании, местное население недолюбливает. Поэтому они сталкиваются с массой проблем, или же решают их с помощью денег. Любовь местного населения, как правило, покупается за деньги (если до этого была нелюбовь). Поэтому в чем-то нам приходилось сложнее, ведь таких финансовых возможностей у нас нет. Приходилось именно завоевывать любовь, или, по крайней мере, дружеское расположение. С тем, чтобы получать информацию.

- Изменилось ли ваше отношение к афганцам, Бен Ладену после командировки?

- Афганцы – это общее слово. Потому что на территории Афганистана живут таджики, узбеки, хозырейцы, пуштуны. Это разные народы со своими разными интересами. Я приведу такой пример: Советский Союз и советский народ – новая общность. То же самое и там: у людей совершенно разные интересы, в зависимости от того, кто какую национальность представляет. Ведь многие отряды боевых командиров сформированы по национальному принципу. И, по сути, во многом там идет гражданская и межнациональная война. Поэтому Северному Альянсу, на территории которого мы работали, очень сложно создать видимость единой и монолитной силы, которая борется против талибов. Это не единая, и не монолитная сила. Нет единства в этой стране. Поэтому говорить об отношении к афганцам в целом или к Бен Ладену… Мне сложно сложить свое отношение к Бен Ладену: я его не видел, с ним не знаком и интервью у него не брал. Что касается вопроса – виновен он или не виновен в террористических актах и в том, что сейчас происходит в Афганистане, я не знаю. Потому что те доказательства, которые были представлены, на мой взгляд, неубедительны. Я не уверен, что он несет ответственность за эти теракты. Стихи он пишет плохие.

- Знакомы ли вы с арабскими журналистами? Что они пишут, снимают – а что говорят друг другу об этой войне?

- К сожалению, там арабских журналистов мы не встречали. Но мы работали со многими арабскими журналистами в Македонии и в марте, и в сентябре. Они тоже совершенно по-разному относятся к войне. Там нет единства мнений, потому что арабские страны тоже разные. Есть компании, которые работают на Сирию, на Кувейт или на Саудовскую Аравию – это разные страны, разные мнения, разные задачи. Поэтому говорить о каком-то едином мнении, опять-таки, нельзя.

По крайней мере, арабские журналисты тоже в основном считают, что слишком мало доказательств вины Бен Ладена представлено миру. И поэтому сваливать на него всю ответственность нельзя.

- Расскажите, в каких условиях вы жили.

- Где бы мы не останавливались, сразу возникала толпа, на нас смотрели. И когда я спрашивал у переводчика, почему они смотрят, он объяснял так: «У вас дома есть телевизор, а у них нет. Вы для них – телевизор». Мы жили в двухместной палатке, у нас было три циновки, спальный мешок и зимняя куртка.

Как-то мы поехали на базар. Кто-то сказал, что там есть пепси-кола. Стоят банки с просроченной пепси-колой из Ирана. Я спрашиваю через переводчика: «Сколько стоит?». А продавец такой: лицо круглое, за три дня не обойдешь, борода, лицо довольное. Видит перед собой европейца, и уже считает ту сумму, которую он положит себе в карман. Он сказал, что пепси-кола стоит доллар. Я говорю: «А теперь спроси его, сколько у тебя стоила пепси-кола, пока сюда не приехали сумасшедшие журналисты?». Хозяин посмеялся и сказал: «Пока сюда сумасшедшие журналисты не приезжали, мы сюда пепси-колу просто не завозили».

- Чего вам больше всего не хватало?

- Не хватало кефира. У меня там был день рождения, мне 12 октября исполнилось 33 года и мы с коллегами из Roiters его отмечали. Было у нас полбутылки джина, который мы везли для обеззараживания, и несколько лепешек и шоколад. Был такой забавный день рождения. Джина не хватило.

- Существовали ли какие-то гарантии безопасности? Выделялась ли вам охрана?

- Нам выделили переводчика, который был обязан каждый вечер докладывать, с кем мы говорили, куда ездили. Переводчику мы должны были платить. Но, по сути, переводчик тоже никакой безопасности не обеспечивал. Какая может быть гарантия, если ты идешь на передовую?

Дом, в котором мы ночевали, был рядом с домом, где взорвали Ахмад шаха Масуда. Вся территория вокруг дома охранялась, и попасть туда было невозможно. И не только местному населению, проблема была и с нами, потому что, когда мы хотели выйти, выходил толстый автоматчик, наставлял в пузо автомат и говорил: «Без документов нельзя». И приходило всеми правдами-неправдами его убеждать.

- Осталась ли у афганцев вражда к русским?

- Я разговаривал с человеком, который мне сказал: «Когда русские уходили в 89-ом году, я зарезал десять баранов. Сейчас, если русские вернутся, я зарежу двадцать баранов». Пока была советская армия, притом, что там была длительная война, они считали советскую армию агрессором. По сути, эти агрессоры строили дороги, создавали рабочие места, а сейчас афганцы оказались за гранью гуманитарной катастрофы. Это беднейшая страна, беднее страны в мире нет. Многие племена настолько привыкли к войне, что по-другому свою жизнь не представляют.

- Ваш прогноз на будущее в этой стране? И вообще – антитеррористической войны.

- Практически каждый афганец в интервью упоминал имя Бен Ладена. Говорит человек на языке дари, ты не понимаешь ничего, но он произносит два кодовых слова: «Бен Ладен, террористы».

Я не знаю, кто такие террористы. Почему вдруг талибов окрестили террористами? После 11 сентября? А где доказательства, что это именно талибы? Да, пусть это страшный режим, античеловеческий, на наш взгляд. Режим ужесточений ислама. Но масса бедного населения в том же Афганистане считает, что талибы – это хорошо. Потому что при талибах не воруют, ведь поплатиться руками. При талибах не прелюбодействуют, потому что можно поплатиться головой. При талибах бесплатно раздают еду, и никто ее не отбирают. И нет мздоимцев, которые кусочек гуманитарной помощи – процентов двадцать пять от общего пакета - возьмут и потом на базаре продадут. Мы сами видели, как гуманитарная помощь оказывалась на базаре. Да, для нас талибы – это определенный элемент угрозы. Нам туда нельзя, потому что мы христиане, у нас нет бород, мы европейцы, мы телевизионные журналисты – все это там запрещено. Но они так живут. И 90% населения Афганистана все-таки поддерживают талибов.

Где доказательства, что это они завалили два американских небоскреба? Когда будут доказательства, тогда можно называть их террористами. Но все подхватили…

Жили себе эти талибы и Северный Альянс. Все торговали наркотиками и изумрудами, оружием, зарабатывали на жизнь. И вдруг оказались международными террористами. По мановению руки директора компании CNN вдруг решили, что в Афганистане идет кровопролитная война. Да, идет война. Но это не такая кровопролитная война, как мы ее себе представляем.

Каждое утро мы просыпались в шесть часов утра, оттого, что орудия начинали бить по талибану. В десять утра заканчивали бить по талибану. Больше никто не стрелял.

Это не такая война, как мы ее себе представляем, и как рассказывает большинство телеканалов. Потому что когда человек приезжает туда и видит, что это не такая война, а от него в Вашингтоне, в Париже или в Киеве ждут другого, он начинает придумывать это другое. Первые три дня я оказался в такой же роли, как и все остальные. Потом я сказал: «Нет, не хочу». Мощь Северного Альянса придумана самими журналистами.