Об этом, а не о сюжетном, не историческом пафосе картины и попытался поговорить ведущий программы с ведущим кинорежиссером. Разговор не получился. Нужно отдать должное Киселеву: понимая, хотя, очевидно, не в полной мере, неоднозначность и даже двусмысленность сложившихся ситуаций – и с фильмом вообще, и непосредственно в эфире, в частности, он пытался, по мере возможности, соблюсти корректность и по отношению к теме, и по отношению к собеседнику. Нервный, раздраженный и слегка затравленный Ильенко практически на любые, практически невинные вопросы отвечал агрессивной обороной, местами переходя в наступление.

Хочется оставить в покое сам фильм, по крайней мере, до украинской премьеры – аж в сентябре!

Хочется сказать о другом: во вчерашнем эфире «Подробно» во всех спонтанных и драматических подробностях проявился болезненный трагикомизм, переживаемый нашим национальным самосознанием. Самосознанием, которое, если считать от провозглашения независимости, как раз входит в пубертатный период, как известно, как раз и отличающийся болезненным самолюбием, тотальным самоутверждением, ощущением значимости и осознанием несамостоятельности, а отсюда – агрессивной конфликтностью, компенсирующей закомплексованность. Все это в полной мере проявилось в поведении почтенного Юрия Герасимовича, буквально, физиологически, идентифицировавшегося с этим процессом.

Впрочем, у разыгравшегося в студии поединка была подоплека и сугубо политическая. Она в конце концов прорвалась сквозь баррикады условностей в конкретное, даже не обвинение, а отчаянную констатацию со стороны Ильенко, общий смысл которой свелся к следующему: московский журналист в студии украинского телеканала на правах хозяина на русском языке призывает к ответу корифея украинского кинематографа. К ответу – за потраченные государственные средства, за использование внутриполитической ситуации для получения этих средств. К ответу – за эксплуатацию национальной темы, за невнятность национальной идеи. К ответу – за правомерность избранной эстетики фильма и правомочность собственно авторских амбиций. Само собой так и напрашивается: какого черта?!

Напрашивается с тем большей досадой и отчаянием, что сами по себе эти вопросы, как и многие другие, и правомерны, и правомочны. Но слишком болезненны и интимны, чтобы кто-либо мог задавать их нам, кроме самих себя.

С другой стороны – истеричная эскапада Ильенко, смешавшего в кучу и журналистское киллерство, и политические притеснения, и исторические искажения, заявляющего, что этим своим фильмом он хотел низвергнуть пресловутую идеологему о смерти украинского кино – все это выглядело и наивно, и самонадеянно, и цинично одновременно. Но опять же, Бог с ними, и с кинематографом, и с фильмом. Вернемся к вчерашнему диалогу.

Чтобы не представляла собой фигура Дмитрия Киселева в украинском эфире – непосредственное воплощение имперской «руки Москвы», на чем акцентировал сам Ильенко. Или экспортный вариант российского политпиара для бедных родственников. Или шефскую помощь в порядке обмена опытом по корпоративно-профсоюзной линии. Или просто-напросто обычную работу профессионала там, где ему платят больше, и платят за воплощение вполне конкретных, не только ремесленнических, но и политических задач. Главное, что он сам, Киселев как личность, как профессионал и интеллектуал, периодически утрачивает внутреннее ощущение собственного контекста. И – похоже, искренне – недоумевает, почему его не воспринимают говорящим от первого лица.

Юрий Ильенко, с фанатичным донкихотством восставший на защиту исторической, национальной и художественной правды украинского духа, упорно настаивает, что искусство и историческая справедливость торжествуют в его фильме раз и навсегда, по большому счету. При этом этот самый счет представляется ему исключительно личным, и исключительно художественным. Как глубоко оскорбительным представляется ему сам факт предъявления иных счетов – политических и финансовых.

Тема марионеток звучала в программе немного по другому поводу, но преломилась в результате весьма своеобразно: двое умных, образованных, одаренных, по-человечески сильных мужчин, добровольно и в той или иной степени осознанно, каждый по-своему, несвободны от игры кукловодов. В этой ситуации Ильенко был более уязвим, - это его час расплаты. Киселев был профессионально защищен, и от того еще более по-человечески скован. Так они и дергались – сильно и некрасиво. Впрочем, предоставляя зрителю возможность оценить и взвесить искаженность и извращенность культурной, общественной, идеологической и нравственной реальностей, в которых мы существуем, без шанса найти точку опоры, без шанса разглядеть собственное лицо в калейдоскопе осколков кривых зеркал.

Читайте также:

Молитва – як новий жанр українського кіно