Ранее мы публиковали интервью с Леонидом Канфером, Вениамином Трубачевым, Анастасией Магазовой, Ольгой Мусафировой. 

Игорь Меделян - три года на войне: сначала как военный корреспондент канала «112 Украина», теперь - как военкор канала иновещания UA TV. Мечтает заснять вход украинской армии в оккупированный Донецк, но считает, что войну Укриаина выиграет, только если завоюет умы людей. 

— Игорь, ты был на Майдане в 2013-2014-м?

— Только как журналист. И я принципиально не ходил на Майдан, пока работал на Первом национальном, — считал, что нельзя участвовать протестах или освещать их, когда твое СМИ эти протесты пытается нивелировать и ты это видишь. Это, конечно, мое мнение.

— А если СМИ поддерживает протесты — это лучше для журналиста-новостийщика?

— Если мое СМИ поддерживает протесты и это сочетается с моей внутренней позицией — то да.

— Помнишь момент, когда позиция протестующих стала и твоей внутренней позицией?

— После избиения студентов. Я был среди тех журналистов, которые собрались на пресс-конференцию Чечетова наутро после избиения, когда он рассказывал про «радикалов, спровоцировавших несчастный “Беркут”» и про «горящие головешки». После нее я посмотрел видео разгона в сети, сопоставил информацию из разных источников, почитал, как избивали совершенно непричастных к протестам людей, проходивших рядом. Тогда внутри что-то надорвалось. Я вообще-то думал, что есть черта, которую власть просто не может переступить — после 2004 года мне казалось, что все будет происходить где-то так же: мирные протесты, люди выражают свое мнение, все хотят в Европу. Хотя, если честно, до конца никто не понимал, что означает соглашение про ассоциацию с ЕС. Но все понимали, что это цивилизационный выбор для Украины: или мы остаемся в «совке» вместе с Россией и Беларусью, или мы пытаемся двигаться дальше. К ценностям демократии, свободы слова, свободы действий в рамках закона. А тут разгон студентов, избиение людей, и канал, на котором я работаю, контролирует власть, переступившая черту.

— У вас были темники для освящения протестов?

— Четких указаний не было. Но, например, мы показывали в новостях видео протестов МВД и не показывали то, что снимали активисты или другие каналы. И не было их позиции — только синхроны представителей МВД, которые говорили, что протестующие напали на «Беркут», например, и их «пришлось зачищать». После этого лично мне стало понятно, что надо выбирать, на чьей я стороне. Позиция, на самом деле, есть у каждого СМИ, и мне пришлось выбирать — или я остаюсь человеком и не могу терпеть того, что случилось на Майдане, или я остаюсь и играю по правилам, которые мне навязали. Я уволился, и через несколько дней пришел на работу в «Телекритику», в которой работала тогда команда Натальи Лигачевой. Вместе со мной ушел Ярослав Тракало, сейчас он спикер Национальной полиции, и Сергей Лефтер, который потом сидел в плену в Славянске, а сейчас работает в УНИАНе.

— Тогда ты стал работать на Майдане?

— Да, но снимал материалы только со стороны протестующих. Мы от редакции «Телекритики» отправляли запросы в МВД, чтобы снять репортаж со стороны милиции, узнать их мнение, пообщаться, спросить их, почему они так относятся к журналистам, но наши запросы игнорировали.

Хотя случаев избиения журналистов и стрельбы по ним резиновыми пулями было предостаточно — например, избиение моего товарища с «Радио Свободы» Дмитрия Баркара с коллегой, их даже ограбили. При этом уже тогда журналисты между собой разделились на тех, кто поддерживал протесты, и тех, кто выступал за «чинну владу».

— А с теми, кто ее поддерживал, ты спорил о Майдане?

— Только в самом начале на Первом национальном. Мы с Тракало и Лефтером подняли маленький бунт, пытались заключить с нашим руководством некое соглашение о том, что мы будем давать в эфире сбалансированные материалы — то есть и позицию власти, и позицию протестующих. Тогда якобы руководство пошло нам навстречу и даже согласилось давать оппозицию в материалах, но это было совсем не то, на что мы рассчитывали — после ряда правок в материалах было видно, что подача материала все равно в пользу власти. Нас это не устраивало. После этого мы собрали вещи и ушли.

— Как ты решил стать военкором? Ты ведь до этого никогда не работал на войне?

— Нет, не работал. Через год работы в «Телекритике» я понял, что скучаю по новостям — по вечно горящим дедлайнам, по беготне, по всему тому, что делает журналист-новостийщик. И стал завидовать тем, кого снимал для «Телекритики». Так что сначала я хотел просто вернуться к новостям и планировал поработать как фрилансер. А в итоге оказался в штате «112 Украины».

— Репутация канала тебя не смущала?

— Это был 2015 год, к тому моменту уже все было нормально. К тому же я уходил к своему бывшему редактору с Первого национального Ирине Малыхиной — весь эфир канала я не отслеживал, но новости были сбалансированными. Мне предложили место спецкора и сразу же уточнили, что условием принятия на работу будут обязательные поездки на войну. Я был рад этому.

— Почему?

— Когда в твоей стране началась война — твоя задача как журналиста быть в центре событий, то есть на войне, на передовой. Я просто понимал, что должен быть там. И показывать войну, вместе с ее ужасами, такой, какая она есть.

— Ты помнишь свою первую поездку?

— Конечно. (Смеется.) В конце весны 2015 года я поехал в Авдеевку. У меня не было никакого опыта, никаких контактов, а оператор ехал туда второй раз — и мне его дали как человека опытного. (Смеется.) Мы приехали и не понимаем, что происходит: где-то грохочет, где-то стреляют, на всякий случай присмотрели себе подвал, где будем прятаться, и поехали на «девятину» — в район двух девятиэтажек, где находились наши военные. Я бодро к ним подхожу, представляюсь, говорю: «Ребята, а давайте поговорим, расскажите нам, что происходит». И тут один из военных говорит мне: «…, …, …, идите отсюда, мальчики, не хотим мы вам ничего комментировать. И снимать нас тоже нельзя. Идите подобру-поздорову».

Немного грустные мы сели в машину, и я предложил съездить в частный сектор, ближе к передовой. На одной из улиц мы увидели совсем свежие разрушения, вышли из машины — в бронежилетах, как полагается. Водитель наш быстро уехал подальше на всякий случай, чтобы машину ему осколками не испортило. Нашли мы местных, которые разбирали завалы, потому что в крышу их дома попала мина. Договорились с одним из них об интервью — а человек был слегка не в себе, очень грустный, — но все-таки решил рассказать все на камеру. И как только мы с ним начали съемку, откуда-то появились несколько пьяных вдрызг молодых людей, и с криками: «Пошли вон отсюда, корректировщики», — стали мешать съемке. В первый год войны почему-то считалось, что это самое страшное ругательство, и все их боялись — предполагалось, что они корректируют огонь по жилым кварталам.

Разговор накалялся, стало понятно, что настроены они решительно. Местные, с которыми мы собирались записать синхрон, спрятались у себя во дворе и заперли калитку, так что мы остались вдвоем с оператором на совершенно пустой улице против нескольких очень агрессивных и неадекватных парней. Я понял, что ничем хорошим это не закончится — и тут один говорит: «Это все из-за ваших, из-за вашего поста по нам стреляют». Тут я сообразил, что раз уж наши близко, то пора бежать — и рванул вместе с оператором к этому блокпосту. Когда мы добежали, чувство было такое, что после грозы внезапно вышло солнце и небеса засияли. Так бы и закончилась ничем моя первая съемка на Донбассе, но ребята с этого поста, из 95-й бригады и батальона «Січ», оказались очень разговорчивыми — мы с ними записали отличное интервью, они все рассказали и показали. В общем, все получилось.

В тот же день, кстати, была еще одна история: мы на своей машине подвозили местную женщину. Она предложила нам к ней заехать, посмотреть, как она живет, поснимать у нее во дворе. В общем, после марафонов от «ненаших» к «нашим» и съемки бойцов на блокпосту мы решили заехать к ней. Но заблудились — искали-искали ее переулок, и в конце концов решили спросить дорогу у военных на другом блокпосту. Подъезжаем, представляемся, и тут же кто-то из бойцов говорит: «Одну секунду», — берет рацию и с кем-то начинает разговаривать. Потом подходит к машине и говорит: «Все, командир дал добро — выходите, снимайте». Ну, мы вообще-то дорогу пытались узнать, но раз командир дал добро — то куда ж деваться... Лайфы с ними получились отличные, кстати. А переулок, где жила та женщина, мы так и не нашли. В общем, смешной у меня был первый раз на войне.

— Страшно было? Тогда или позже?

— Бывало и страшно.

— И ты каждый раз возвращаешься туда, где страшно?

— Я каждый раз возвращаюсь туда, куда нужно.

— Как ты справляешься с мыслями о том, что поездка может закончиться плохо?

— Если задумываешься об этом — лучше вообще не ехать. Однажды я почему-то начал думать об этом: а вдруг что-то случится? Вдруг нас ранит? Или убьет? Это очень давило на меня. После этого я понял, что должен думать во время поездок только о работе, о задачах, которые нужно выполнить, — и тогда будет все нормально. А однажды я оказался в такой ситуации, что решил записать видеообращение к семье — почему-то решил, что карта памяти на телефоне не сгорит. Ну вот это все: «Если ты смотришь это видео, то…» И как я их люблю, и что думал о них в последний момент. Но не записал. Заставил себя спрятать телефон, закурил и сидел вместе с бойцами, ждал, пока все закончится.

— Тебе не мешают твои собственные взгляды работать журналистом? Ты наверняка встречаешься с людьми, которые могут их очень сильно не разделять.

— Нет. Я репортер. Я рассказываю только о том, что вижу. И что видит моя камера. А люди мне встречались совершенно разные. Многие, например, считают, что война началась из-за Майдана. Почему-то они не считают, что война началась из-за Путина, из высшего военно-политического руководства России, которое оболванило и свое население, и ту лояльную к России часть украинцев, которая в дальнейшем их поддерживала.

— В ответ они тебе скажут, что ты оболванен нацистской пропагандой и Бандерой лично. Можно ли, по-твоему, изменить их позицию — и каким образом?

— Я приведу тебе такой пример. Приезжаем мы как-то в Станицу Луганскую, снимаем интервью с местными, разрушения, разговариваем с местной администрацией о том, какая социальная ситуация в населенном пункте. И мужчина пенсионного возраста зовет нас к себе во двор. Говорит, хочу показать вам кое-что. Во дворе у него следы «прилетов», совсем недавних — «град» прошел через сарай и ударил в фундамент его дома, крыша посечена осколками, протекает. Откуда прилетел град, понятно — со стороны Луганска. Хотя я не спрашивал его, откуда прилетело, он все сам рассказывает и говорит: «Раньше я был против Украины, но посмотри, — и показывает на эту дырку от “Града”, показывает траекторию. —  Укропы-то в этом не виноваты!» Вот она, контрпропаганда в действии.

— Сомнительная контрпропаганда. Есть же те, кому прилетело с нашей стороны.

— К сожалению, во время войны всегда страдает мирное население. Не бывает такой войны, где это не так — особенно если применяется тяжелое вооружение, артиллерия. И артиллеристы стреляют туда, откуда стреляют по ним — а наш противник специально стреляет из жилых кварталов. Это доказано не раз.

— Насколько я понимаю, по законам войны нельзя стрелять по жилым кварталам, даже в ответ.

— Наши этого не делают. Точнее — пытаются этого не делать. Но есть случаи, когда противник располагается на территории детских лагерей, занимает общежития, школы, превращая их в опорные пункты, места хранения техники, артиллерии. Еще часто занимают обычные жилые дома, брошенные жителями. Оттуда же ведут огонь по нашим бойцам. И вот в этих случаях украинская «ответочка» может туда прилететь. Правда, потом сепар-СМИ представляют ее как обстрел мирных жителей, но в этом случае жизнь наших бойцов важнее, чем лживые обвинения пропагандистов.

— Были вещи, которые ты решил не показывать — промолчать о них, не снимать?

— Были.

— Ты считаешь правильным замалчивать какие-то темы?

— Не все негативные события или факты вещи на войне представляют общественный интерес. Но их вполне может использовать противник. Потому что все публикации, все эфиры украинских СМИ в обязательном порядке мониторятся той стороной, и каждый, скажем так, неприятный факт будет использован против нас.

— Но неприятные факты все-таки есть.

— Знаешь, вокруг каждого факта есть своя история. Помнишь фотографию внесудебной казни во Вьетнаме? Знаменитая фотография, на которой генерал южновьетнамской полиции стреляет во вьетконговца. За секунду до выстрела американский корреспондент AP Эдди Адамс сделал этот кадр. После публикации этого снимка было очень много протестов, говорили, что это конкретный пример нечеловеческого отношения к противнику во время войны. Этого генерала предали обструкции многие международные организации, гражданское общество — но есть другая сторона этого же фото. Дело в том, что того вьетконговца, которого казнил генерал, задержали возле трупа офицера полиции и его семьи, и еще трех десятков тел жителей Сайгона. То есть этот человек принимал участие в массовом убийстве, включая шестерых детей полицейского. А генерал, по свидетельствам многих источников, героически защищал город от штурмующих его вьетконговцев. Так что факт не бывает однозначным — и вокруг него может быть множество интерпретаций.

— А на фронте все более однозначно? Черно-белое?

— На фронте факт — это то, что ты видишь своими глазами в конкретное время в конкретном месте.

— Ты был когда-нибудь по ту сторону «линии разграничения»? Снимал там?

— Ни разу. Но хотел бы там оказаться — после того как украинская армия займет временно оккупированные территории. Я бы хотел снять это. Очень сильно хотел бы.

— Заехать туда на танке?

— С камерой в руках. Донбасс — это Украина, и я хотел бы быть в первых рядах, когда его освободят.

— Многие живущие там так не считают.

— Те, кто так не считает, с легкостью могут переехать в соседнюю страну, которую они считают своей родиной. Или принять то, что они граждане Украины. Когда-то одна женщина сказала мне, что она русская. Я спросил ее, какой у нее паспорт, — и она ответила, что украинский. «Значит, вы украинка?» — я спросил ее. И она задумалась, а потом ответила: «Получается, что да». Русские, евреи, украинцы, татары — мы все украинцы, если живем в этой стране. А для тех, кто так не считает, много лет существует прекрасная программа переселения соотечественников, с предоставлением жилья, помощи и всяких разных социальных льгот. И государство, которое против нас ведет войну, успешно эту программу реализовывает.

— Довольно долго длится спор по поводу того, как говорить об этой войне. Употреблять ли словосочетание «наши мальчики» по отношению к украинским военным, или говорить «украинская армия», «оккупационные войска», или «повстанческие отряды самопровозглашенных республик» и т. д. Ты участвуешь в таких дискуссиях?

— Нет. Но здесь не может быть одного мнения. Когда война идет в твоей стране «объективность» становится слишком растяжимой. Может, когда ты освещаешь работу украинских военных, для полноты информации и «объективного освещения» показать и вторую сторону? Например, работу российских военных?

— Или местных, которые тоже там воюют?

— Которыми командуют российские военные. Я лично видел беспилотник российского производства, сбитый на Светлодарской дуге. Есть огромное количество видео и других свидетельств, которые доказывают российское присутствие на Донбассе, в том числе техническое. Так что, да — я говорю «российско-оккупационные» войска. И не собираюсь для объективности спрашивать мнение о войне у боевиков или военных РФ.

— Ты не боишься, что чем больше мы будем молчать, тем больше безнаказанности и, как следствие, большее количество преступлений будет совершено во время войны?

— А о чем мы молчим? О передвижениях армии, о силках и средствах, о количестве людей на блокпостах.

— Ты бы стал сообщать о преступлении, которые совершают бойцы украинской армии?

— Я не видел такого. Но у нас есть суд по «Торнадо» — об этом же не молчали, все это есть в СМИ, и я считаю, что журналисты достаточно освещают эти темы. Господин Матиос, опять же, в этом плане очень сильно преуспевает. (Смеется.)

— У журналистов, которые постоянно работают в зоне боевых действий, сложилось свое военкоровское братство?

— Да. Если происходит какое-то публичное мероприятие, — например, запуск в Авдеевке украинского флага на воздушных шариках, чтобы он улетел на ту сторону, — то такое впечатление, что съезжается семья, члены которой давно друг друга не видели. Хотя видимся мы часто, иногда несколько съемочных групп работает на одной локации.

— Вы помогаете друг другу?

— Конечно. Большинство военных корреспондентов делятся между собой видео, информацией, и я не встречал какого-то недоверия друг к другу или поиска какой-то эксклюзивности в ущерб другим своим коллегам. Все стараются поддерживать друг друга. У нас, например, есть групповой чатик, и даже не один. В одном есть только мы, в другом еще пресс-офицеры, которые сбрасывают в него какие-то анонсы событий.

— Что-то изменилось с тех пор, как пресс-центр АТО стал пресс-центром ООС?

— В общем-то, нет. Те же пресс-офицеры, те же заявки, просто штаб больше стал коммуницировать с журналистами: сейчас мы получаем видео, которое снимают пресс-офицеры, нас приглашают на пресс-конференции, дают какие-то анонсы, и можно получить более оперативно информацию.

— Редакционная политика каналов и политические взгляды их собственников — Фирташа, Портнова, Мураева или Ахметова, например, — не влияет на отношения внутри сообщества?

— Нет. Например, военный корреспондент канала «Украина» Александр Махов — родом из Луганска, работал там журналистом до последнего, выехал, сам мобилизовался на войну, стал пулеметчиком, оборонял позиции в Зайцево, то есть принимал участие в реальных боевых действиях. Он настоящий воин, который после демобилизации до сих пор хранит тревожный рюкзак с формой, каской, бронежилетом и самыми необходимыми вещами. И если ситуация на фронте ухудшится, он сразу готов идти воевать, с уже собранными вещами. И за многими коллегами есть множество историй, достойных уважения. Так что все понимают, что мы делаем одно дело: показываем войну в Украине — и не только на территории Украины, а во всем мире, как в моем случае

— Почему ты не любишь, когда тебя называют военкором?

— У меня есть плотная ассоциация этого названия с определенными людьми — «военкорами Коцом и Стешиным», например, или с «военкорами News Front», да и с советскими военкорами. Так что себя называю журналистом, работающим на войне.

— А ты читаешь материалы этих «военкоров»? News Front, например?

— Да, обязательно мониторю, чтобы понимать, как против нас в информационной сфере работает Россия. Анализирую материалы, и в некоторых случая понимаю, как мне самому надо подавать информацию. Конкретный пример: в ночь на так называемый День республики 11 мая я и группа канала «Украина» выехали в село Зайцево под оккупированной Горловкой. Часть населенного пункта контролируется нашими военными, часть — противником. Именно на захваченной половине села находится зайцевская школа, которую оккупанты уже давно превратили в опорный пункт. И напротив нее — позиции ВСУ, куда нас определили на ночевку. Сразу мы туда попасть не смогли: позиции были под обстрелом. Через некоторое время настала тишина, и мы с коллегами проскочили к бойцам на «ноль». Наступила ночь и «сепары» применили минометы, а позже — стрелковое оружие. Когда утром мы выехали из Зайцево в безопасную зону, то открыли вражеские сайты. А там уже с утра пораньше вовсю описывали, как злобные «укры» обстреляли мирных жителей «дырляндии» в ночь на их фейковый праздник, и случилось это именно в Зайцево. Но мы-то в Зайцево ночевали и видели, что происходило на самом деле! Поэтому в нашем материале мы и сказали честно: оккупанты сначала обстреляли подконтрольную украинской власти часть поселка, а затем стали распространять новости об обстрелах со стороны ВСУ. Я знаю наверняка: у украинских войск есть четкая установка — стрелять в ответ, когда есть угроза жизни и здоровью военных или мирных людей.

Кстати, сюжет о Зайцево и т. н. Дне республики вышел у Киселева. Оказалось, что его журналист Сладков ночевал в той самой школе, напротив которой ночевали и мы. Ну и сюжет россиян был, естественно, о том, что якобы украинские бойцы первыми открывают огонь. Но личное присутствие наших журналистов на наших позициях во время обстрелов доказывает обратное. Только так люди могут получить информацию из СМИ о том, что происходит на линии фронта на самом деле, — вместо того, что генерирует российская пропагандистская машина. Если честно, была б моя воля, то я бы селил журналистов на длительное время на линии огня по принципу «эмбедменд» и тогда картинка, как и информация о реальном состоянии дел на войне, была бы намного полнее.

— Есть у тебя ощущение, что войны в информационном поле стало меньше и мы про нее постепенно забываем? Я имею в виду жителей областей, на которых не идут боевые действия.

— Есть. Мы недавно общались с коллегами с разных каналов, и многие говорят, что по мониторингам самих СМИ рейтинги сюжетов с войны упали. Это какой-то феномен: люди, которые не видели войны, устали от войны. Понятно, что их заботят цены на проезд, коммуналку, какие-то насущные пробелы — а война далеко, она где-то не здесь. Полное осознание войны приходит после первого прилета в твой двор — и, к счастью, здесь не прилетает. Потому что есть люди, которые там, на Донбассе, сдерживают армию России.

— Пока ты работал на 112-м, у тебя были какие-то возражения по поводу редакционной политики канала?

— Нет. Все было окей как для украинской новостной журналистики: все освещалось объективно, с разных позиций, новости соответствовали всем стандартам.

— А почему ты ушел со 112-го?

— Я долго мониторил политику канала и в какой-то момент возникло внутреннее ощущение, что канал начал работать не совсем отстраненно, с перекосом — и не в проукраинскую сторону. И кроме того, сюжеты с передовой стали не настолько востребованы — больше социалка, интересные истории о местных жителях и так далее. А я считаю, что надо продолжать рассказывать истории украинских военных, показывать их жизнь на передовой и войну, боевые действия такими, какие они есть. Пусть даже рейтинг этих сюжетов будет нулевым. А от этого начали понемногу отходить — возможно, из-за потери интереса зрителя к этой теме.

И так совпало, что мне предложили перейти на UA/TV. Это канал, который показывает Украину миру, и в большой степени мы показываем историю самой войны — у нас отличный проект на эту тему Юрия Руденко; мы показываем истории бойцов, много информации непосредственно о людях, которые воюют. Что их мотивирует оставаться на передовой, чем они увлечены — мне это очень нравится. И есть возможность освещать сами боевые действия на передовой. То, что я и хотел.

— Одна иностранная журналистка рассказывала, что ее из Швеции отговаривали ехать в Украину друзья и родственники, которые считали, что здесь повсюду война, нищета и разруха — шведские и норвежские СМИ сообщают только о боях и погибших, и у всех создается впечатление, что наша страна охвачена войной. Нужно ли показывать столько войны на канале для всего мира?

— Надо показывать Украину такой, какая она есть. И мирный Киев, вместе с его достопримечательностями, Днепром и ресторанами, и войну, и Донбасс, который последнее время, кстати, становится не таким унылым — появилось множество разных проектов по развитию этих областей, и донорских, и государственных, активно ремонтируют дороги, дома, школы.

— Тебя разочаровывает мирный Киев, кстати? Все люди, которые живут и не думают о войне?

— Не всегда, но часто, когда я возвращаюсь, в первые дни после командировки. Потом привыкаю. А многие военные к этому всему вообще нормально относятся: они понимают, что воюют за то, что бы здесь как раз так и было. Чтобы можно было детей в школу спокойно отпускать, учиться, работать, и в рестораны ходить, и концерты устраивать. Многие вообще привыкли и хотят остаться там, на нуле. Там им проще и понятнее.

— У журналистов, с которыми я разговаривала об этом, возникает такое же чувство — что там проще и понятнее.

— Так точно. (Смеется.) То есть да. Перед очередной командировкой, бывает, начинаешь думать: «Господи, когда же это закончится, который год, уже сколько можно, зачем я туда еду?» Но когда ты пересекаешь границу Донецкой области, въезжаешь на абсолютно знакомую тебе территорию, знаешь, что будет дальше, понимаешь, к кому ты едешь, — все становится на свои места. На самом деле ты заезжаешь в другой мир, в мир, где с человека слетает все наносное. Грубо говоря, понты. На войне человек такой, какой он есть на самом деле: вероятность быть раненым или умереть, постоянное общение с людьми, которые находятся рядом, лишают тебя возможности скрывать свое настоящее я.

— Расскажи о своем обучении в т.н. "Школе натовских политруков". Чему вас там учили?

— Инициатива под названием Resilience League («Лига стойкости») — проект нескольких балтийских организаций, работающих в сфере нацбезопастности и обороны (некоторые аффилированы с НАТО) и Украины. В этом году он впервые прошел в Украине, а до этого проводился в Эстонии. Этот проект объединяет вокруг себя множество людей, которые хотят, готовы и видят в себе силы обмениваться информацией и противостоять российской пропагандистской машине. По сути, это форум специалистов из совершенно разных сфер — политологи, социологи, журналисты собираются вместе и проводят сессии со специалистами, которые могут объяснить принципы и методы противодействия пропаганде. В первую очередь, российской пропаганде, поскольку страны Балтии тоже активно бомбардируют различными информационными вбросами, фейками, операциями влияния, и проводят их так же, как против Украины.

— Ты используешь эти знания в журналистской работе?

— Нам показали, насколько широко внедряется пропаганда, в каких сферах, какими методами она внедряется, сколько сил и средств, в том числе медийных и человеческих, тратится на то, чтобы внедрять здесь идеи «русского мира». Как держат аудиторию определенными маркерами, такими как позитивные и ностальгические примеры из общего советского прошлого, и в моей журналистской работе это может очень сильно пригодиться. Вот, например, операция по публикации данных украинских журналистов т. н. МГБ ЛНР. Можно просто их было опубликовать, как уже делалось не раз — а можно опубликовать с какой-то дополнительной историей, с дополнительным умыслом. Например, с историей о том, что якобы наши журналисты едут освещать диверсию ВСУ — подрыв моста.

Во-первых, после этой публикации журналисты сразу начинают обвинять в утечке данных штаб ООС. Утечка может происходить разными способами, и не всегда в штабе ООС — но конфликт между журналистами и представителями штаба уже налицо. По крайней мере, попытка инспирировать этот конфликт.

Во-вторых, данная информация бьет по местному населению, которое считает, что украинские пропагандисты задействованы в провокациях против мирного населения. А для людей, живущих вблизи по обе стороны фронта, это очень чувствительная информация. Они очень болезненно это все воспринимают. Таким образом еще больше подрывается доверие к нашим СМИ.

В-третьих, это история про механизмы установления доступа в зону проведения ООС для добровольцев и волонтеров. Лично я считаю, что такие правила нужны, ведь сейчас каждый человек может взять пару пачек печенья, назваться волонтером и поехать на передовую. Там узнать столько информации, сколько сможет, — и передать ее потом на ту сторону. Но волонтеры, на примере очередного слива данных журналистов, сразу же стали переживать, что и их данные тоже смогут слить. И тут же выступают против аккредитации в зону боевых действий. Снова налицо конфликт, нужный авторам вброса. Принцип «разделяй и властвуй» никто же не отменял.

— А как противостоять такого рода спецоперациям, вас там учили?

— Да, я как журналист могу донести информацию об этой спецоперации до нужных групп населения, которые являются целевой аудиторией такой информационно-психологической атаки. Кроме того, я теперь четко вижу использование самых разнообразных методов пропаганды внутри украинского общества. И постоянные информационные операции, которые проводятся с помощью якобы украинских СМИ, которые, возможно, финансируется из России. Например, история, когда раздувался конфликт между добробатами и командованием ООС. Эту кампанию поддерживала, например, «Страна.юа». Кульминацией этой операции стала публикация видео, где псевдоэсбэушкники штурмуют псевдобазу псевдодобровольцев, которая была фейком. Как минимум потому, что бравые эсбэушники, обвешанные украинским флагами, — это несколько не похоже на правду. Да и техника, и форма у них другая, вообще-то.

Но в целом, спасибо россиянам и тем людям, которые его публиковали в СМИ, за это видео. Потому что стало очевидно, какой это бред. И народ, который сомневался, есть конфликт или нет, понял, что из себя этот якобы конфликт представляет. То же самое сейчас происходит с томосом — достаточно посмотреть, какие «эксперты» его комментируют на определенных ресурсах. И таких операций становится все больше в информационном поле. Мне кажется, это может быть связано с выборами, а возможно — с дестабилизацией ситуации в целом, чтобы начать более активные, возможно, полномасштабные боевые действия в Украине. И коснется эта война, в случае если она начнется, не только Украины, но и стран Балтии — по крайней мере, я в это верю.

— Как нам закончить войну? Взять штурмом Донецк?

— Ну, нам еще каким-то образом придется взять штурмом умы людей. Самый главный пример для той стороны — это мы сами, так называемая подконтрольная территория, то, как она развивается, как на ней происходят реформы. Мы должны показывать не на словах, а на деле, что та часть Украины, на которой нет войны, идет вперед, меняется к лучшему.

— Это может затянуться на долгие годы.

— Туго идут реформы, да. Но самое главное для россиян — это чтобы у нас ничего не получилось и с реформами, и с внедрением европейских ценностей. А самое страшное для России — консолидация украинского общества.

— Что нам для этого нужно? Пропаганда? Или вполне достаточно обычной журналисткой работы?

— Обычной журналистской работы мало. Нужны дела, как гражданского общества, так и государства. А пропаганда — это просто картинка. Нам не нужна картинка единой Украины — нам на самом деле нужно единство. Может быть, журналистам нужно больше объяснять, зачем нам это самое единство?

Фото: из личнего архива Игоря Меделяна