Володимир Чемерис:



Що саме я хотів сказати в „Документі”? По-перше, я був один з небагатьох нежурналістів , які були у студії, тому я не говорив про якісь журналістські моменти, які дуже сильно обговорювалися учасниками передачі. Але практично ніхто не говорив про Тараса в Україні. Всі говорили про те, як він знімав за межами України. Але він знімав і Україну. Він, практично, зафільмував незалежну Україну.

Я його знав з 1991 року, якщо не помиляюся. І знав його як студента, який прийшов в Союз українського студентства, бо він хотів щось робити. І він сам брав участь у багатьох акціях. Перших студентських акціях початку 90-тих років. Він, я пам’ятаю, ще в 92-гому році чергував в готелі „Москва”, для того, щоб знімати одну з студентських акцій на Майдані Незалежності.

Ще я хотів сказати про те, що Тарас знімав акцію „Україна без Кучми”. Він цілими ночами чергував на Хрещатику, знімав наметове містечко і в день, і в ночі. І він знімав це не тільки тому, що його журналістський обов’язок був це робити. Він мав свої переконання. І про це необхідно говорити. Він сказав, що він приїхав знімати від „Рейтер” „Україну без Кучми” тому, що тут його друзі. Було дуже багато людей, учасників студентського руху 90-их, які вийшли на маніфестації під час „Україна без Кучми”. Він спрацював тоді абсолютно професіонально.

Дуже багато українських каналів не знімали події 9-го березня. Можливо, не зорієнтувалися. Можливо, якісь інші причини. А він знімав. „Рейтер” поставило дві камери – з обох боків Банкової. З одного стояв Тарас. І всі бачили фотографії, як він стояв, тримаючись за стовп і знімаючи ті події. І, можливо порушуючи якісь правила „Рейтер”, він роздав касети багатьом українським каналам. Це ще один приклад професіоналізму, тому що Тарас знав і розумів, що Україна повинна побачити події 9-го березня так, якими вони були. Він зняв ці події. І дав можливість не лише всьому світові побачити, що відбулося 9-го березня в Україні, але й побачити це в Україні.

Відносно ще однієї теми, яку зачепила Ольга Герасим’юк, то я хотів би просто нагадати, що наступного дня після смерті Тараса, ті люди, які його знали, знали давно, вийшли до американського посольства протестувати проти вбивства українського журналіста на війні. Але, на жаль, там було усього чоловік десять і чоловік п’ять журналістів, що приєдналися. Символічно стали в пікет разом з тими, хто його знав. Я розумію, що багато журналістів в цей час просто знімали те місце, де загинув Сашко Кривенко. Але я знаю, що іспанські журналісти буквально одразу відреагували на загибель свого колеги . То я думаю, що українські журналісти мали так само відреагувати. І, можливо, навіть більше. Але, на жаль, жодна громадська організація журналістів не сказала свого слова. А журналісти могли би так само проігнорувати скажімо, вибачення Паскуаля, чи слова Кучми. Тому що Паскуаль за десять хвилин перед нашим пікетом сів в машину і поїхав з американського посольства. І він не прийшов на передачу „Документ”. Він, очевидно, не хоче говорити це в очі. Очевидно, йому десь не зовсім приємно це говорити. Але він представник американського уряду і він мусив щось сказати.

Дуже багато часу в передачі було приділено розбору конкретної ситуації: чи мав достатні підстави стріляти американський танкіст, чи повинен був Тарас в цей момент знаходитись саме там, на балконі готелю „Палестина”. І говорили про те, що українська влада повинна заявити про необхідність розслідування того, що сталося. Але мені здається, що все абсолютно ясно. Відома людина, яка винна в смерті Тараса. Відома людина, яка винна у смерті іспанського журналіста. Інших журналістів і мирного населення Іраку. Цієї людини прізвище Буш. Тому що якби не було війни, - не було б оцих смертей. Це як в історії з українськими ракетами, які попали у житловий будинок у Броварях чи в ТУ-154. Можна, звичайно, шукати якогось стрілочника, але відповідальність повинен був нести Кузьмук. Так саме за всі ці смерті повинен нести відповідальність Буш. Це, власне, все, що я хотів сказати у програмі „Документ”.

Олексій Степура:



Журналист, который едет на войну, не должен искать смерти.



Я близко знал Тараса десять лет назад и это я привел его в этот бизнес. Тогда он был совершенно молодым парнем. А я уже имел опыт, полтора года занимался этим. Тарас был мне очень симпатичен и я взял его с собой в Приднестровье. Это была его первая командировка …

Когда мы отправились в Приднестровье, мы поехали туда, чтобы заработать деньги и обязательно вернуться назад.

Когда он стал работать для «Рейтер», он начал ездить на войну как домой и часто говорил, что когда-то там погибнет.

В этом – разница. Произошла кардинальная перемена в отношении к работе. Которой нельзя было ни в коем случае допускать!

Я считаю, что имею моральное право судить об этом. Я точно знаю, что Тарас был очень увлекающимся человеком. Так получилось (случайно!!!), что он занялся военной журналистикой. Но ведь у него были и другие интересы. В том числе и политика – о чем совершенно справедливо упомянул Чемерис. Его можно и нужно было переориентировать на совершенно другую деятельность, которая не связанна с постоянным смертельным риском. В мире ведь есть еще много интересного, кроме войны. Например, Тарас мог стать профессиональным кинооператором, снимать художественные фильмы. Я помню, как в 92-ом – уже после после поездки в Приднестровье - он с огромным удовольствием учился у Михаила Крупиевского операторскому мастерству. Ему это было интересно – он очень хотел этим заниматься. Хотел так же искренне, как в 2003-м, когда рвался на очередную чужую войну в Багдад.

Я считаю, что Тараса использовали. Безусловно, у него были отличные материальные условия. Но за такие деньги можно найти десяток операторов, не выходя из АСК, которые по очереди поедут на любую войну. Нельзя ездить одному и тому же человеку на войну постоянно! Тем более, если этот человек - Тарас. Нужно было его остановить.

«Рейтер» - это агенство, которая делает бизнес на информации. У «Рейтер» нет собственного телевизионного вещания. Они продают «картинки» клиентам. Спрос на горячие кадры с войны рождает предложение. В этом заключался коммерческий смысл деятельности Тараса вообще и в Багдаде, в частности. В отличие от «Рейтер», который основал свой телевизионный департамент только в 1992-ом, в вещательных компаниях (ABC, CBS, CNN) есть проверенные временем традиции военного репортерства, которые идут чуть ли не со второй мировой войны. По крайней мере, еще в начале 90-тых там работали люди, являвшиеся для нас, стрингеров, непререкаемым моральным авторитетом.

В СNN работал Брюс Коновер - очень грамотный человек, с очень твердой и рациональной жизненной позицией. Он посылал операторов на войну, но, в то же время, всегда объяснял, что нужно с этим занятием заканчивать, что это как в казино – ты никогда не выиграешь, всегда, в конечном итоге, выиграет крупье. В данном случае – выиграет смерть. Брюс сам снимал войну в Афганистане. У него были и другие рискованные увлечения. Однажды он пережил клиническую смерть. Он был примером, авторитетом и умел найти нужные слова, чтобы объяснить: этим можно заниматься, но не всю жизнь. Это может быть определенный этап в карьере, в биографии – но не всегда!

Брюс называл вещи своими именами. Он говорил откровенно: работать в центре Грозного в январе 95-го – а это то, что делал Тарас - есть безрассудство, а не профессионализм.

Я уверен, что именно рядом с Тарасом – в силу его черт характера - должен был быть такой человек, как Брюс. К сожалению, такого в его окружении (и начальстве) не оказалось.

Я считаю, что санкционировать поездки одного и того же человека на все без исключения военные конфликты было неправильно.

Что ждало Тараса, останься он в живых в Ираке? Давайте скажем честно: очередная война – на этот раз где-то в Северной Корее... Всё! «Рейтер» не мог предложить Тарасу никакого другого варианта карьеры. Список погибших на войне журналистов постоянно пополняется. И он будет пополняться, постоянно пока существуют войны. Все военные телеоператоры, которые погибли до Процюка, тоже были спецами и прошли кучу войн. Но их всех, в конце концов, убили. В 93-м в Москве у «Останкино» практически у меня в кадре погиб Рори Пек – на тот момент опытный и знаменитый фронтовой оператор. Я не был лучше его. Но мне повезло все снять и уйти живым. А он ничего не снял и погиб.

Почему? Потому что это вопрос фарта. Сколько бы мы не говорили о профессионализме, опыте, каких-то там тренингах, о правилах поведения журналиста на войне – это все ерунда. Бессмысленные заклинания и самообман.

Жизнь – точнее смерть - самым наглым и беспардонным образом опровергает все эти тезисы. Быть убитым в своем гостиничном офисе от выстрела американского танка во взятом практически без боя Багдаде – кто мог это предугать, предвидеть?

Я считаю, что Тарасу не нужно было туда ехать. И это можно было решить на организационном уровне. О какой добровольности идет речь? Тарас был штатным сотрудником «Рейтер» и кому-то подчинялся. Я прекрасно помню, как CNN категорически запретило своим сотрудникам находится в Белом Доме в Москве, когда стало ясно, что будет штурм. Хотя я туда рвался...

Сейчас смакуют, что Тарас предсказывал свою смерть. Человек, с которым он жил в одном номере в Багдаде, также рассказал, что Тарас говорил о том, что погибнет на этой войне...

Как такое можно было допустить? Разве этого не видели? Почему человек с такой моральной установкой продолжал ездить на войну? Разве не было очевидно, что это стало для Тараса, с определенного момента, самоцелью и не диктовалось никакой рациональной необходимостью? Я снова и снова я возвращаюсь к мысли: почему рядом не нашлось какого-то авторитетного и прагматичного человека, который бы остановил его?

Его продолжали использовать. Потому что Тарас действительно был - мы все друг друга хорошо знаем, - самым безрассудным в хорошем понимании этого слова. И это доказывают последние снятые им кадры. Любой другой оператор снял бы этот проклятый танк и спокойно ушел с балкона. Зачем ждать 15 минут перед наведенным на тебя стволом??? Тарас же продолжал стоять и наверняка думал: а может, танк в меня выстрелит, и я сниму «картинку», как меня убивают… Потому что это был Тарас. Это был тот Тарас, которого знал я, а не тот, о котором говорил в студии человек из Лондона…