Появился другой враг, причем впервые в советском кино, и его пришлось полюбить: “очень хорошо видно, как меняется образ врага в советской культуре. Штирлиц растет из революционного образа, но прорастает вверх, где уже не действуют примитивные идеологемы. Для него враг – соперник. Я уже говорил о том, что это сублимированная политика, политика в стране, где политики как таковой нет. И тут видно, что политика больше похожа на шахматную партию, нежели на игру в щелбаны. Потому что тут серьезные мужчины переигрывают друг друга, и главное – не они, а то поле, на котором они играют, чьи фигуры придут первыми. Мы как зрители должны себя отождествлять с белыми, которыми играет Штирлиц, но и черные талантливы, иначе было бы неинтересно играть” (там же).
Доказательством вхождения Штирлица в массовое сознание являются исчисляемые сотнями анекдоты о нем:
"Сколько будет дважды два?" - спросил Мюллер. Штирлиц знал, сколько будет дважды два. Ему сообщили из Центра. Но он не знал, знает ли это Мюллер, а если знает, то кто ему сказал? Кальтенбруннер? Тогда переговоры Гиммлера с Даллесом в тупике. Штирлиц подумал. Ему понравилось. Он подумал еще раз. Штирлиц шел по Берлину и увидел на стене надпись: "Штирлиц - дурак". Только он один понял, что ему присвоено звание Героя Советского Союза. На дверях явочной квартиры висела надпись "Явка провалена". Явка провалена - догадался Штирлиц. Вчера здесь было написано просто "Явка". 7 ноября Штирлиц надел буденовку, взял красное знамя и, распевая революционные песни, пошел к рейхсканцелярии. Никогда Штирлиц не был так близок к провалу.
Штирлиц стал “своим”, но одновременно это было определенным “минусом” для пропаганды, поскольку переход врага в друга говорил уже о том. что что-то “ломается” и в пропаганде. Единственным оправданием, наверное, может быть то, что “17 мгновений” плотно курировал Андропов.
Получается, что массовое сознание готовили по максиме “в жизни всегда есть место подвигу”, а его влекло совсем в другую сторону. Мы все время хотим увидеть в настоящем будущее, даже если его там нет. Так и советский человек по сути видел свое будущее скорее несоветским, чем советским. Каждое новое поколение все более переходило на “чужие рельсы”: в одежде и песне, а также в мозгах. И это уже было трудно остановить. “Застой” потому и оказался застоем, что ничего подобного уже никто не хотел делать: ни верхи, ни низы. Борьба, конечно, велась, но она была какая-то формальная, без души.
Еще одно замечание А. Архангельского: “Интересно, что сейчас к власти постепенно подбирается поколение тех, кто вырос на этом фильме. Это как бы сказать… «агенты влияния»: люди, живущие с ориентацией на своих кумиров. На их модель поведения. На образ — неважно, экранный или жизненный… Может быть, даже на идею образа… Я не буду говорить о самом главном «результате» это фильма — вы его и сами прекрасно знаете. Судьба самого удачливого и известного во всем мире поклонника этого фильма, между прочим, опровергает фразу, брошенную Штирлицем в сердцах в разговоре с Эрвином о том, что, мол, «при всех моих способностях я не могу стать заместителем Гиммлера или пробиться в фюреры». Выяснилось, что может. Но речь даже не о Путине. Речь о том, что очень многие советские дети в свое время не прогадали, влюбившись в Штирлица. И речь не о любви к военной форме и даже не к Родине. Речь об удивительно ценной способности героя фильма при всех обстоятельствах жизни… жить красиво” [8].
Если исследования Гарри Поттера показывают, что читавшие его переняли демократический взгляд на мир и помогли избрать Обаму президентом, то что говорит любовь к Штирлицу. С одной стороны, они тоже избрали президента. С другой, им для этого нужен был иной президент. И тут лежит его водораздел с Ельциным, который был или его делали представителем старого уходящего мира.
Исследования показывают, что читатель Поттера ассоциирует себя либо с самим Гарри, либо с его антиподом – Вольдемортом. И как следствие, переносит на себя его видение мира.
Итальянские исследователи, как до этого такие же результаты получили и американские, пишут: “Романы являются сложными и рассказывают о мире, который параллелен “реальному” миру людей без магии (“маглам)”. Кроме такого героя, как Гарри, несущего такие важные качества как храбрость и позитивные личные и социальные ценности, заставляющие его выступать против социального неравенства и несправедливости, другим ключевым героем является Вольдеморт, являющийся основным негативным героем, считающим, что власть должна принадлежать чистокровным волшебникам и колдуньям, рожденным от родителей, обладающим магической силой (ассоциация между представлениями Вольдеморта и нацизмом является достаточно явной)” [9]. Это же проявляется в отношении стигматизированным группам в обществе [10]. Отсюда эти читатели скорее проголосуют за демократов, чем за республиканцев.
Один из авторов профессор Л. Веццали говорит так: “Гарри Поттер испытывает эмпатию к героям стигматизированных категорий, пытаясь понять их страдания и действовать в соответствии с социальным равенством. Я и мои коллеги считаем, что эмпатические чувства являются ключевым фактором, ведущим к уменьшению предубеждений. Мир Гарри Поттера характеризуется жесткими социальными иерархиями и результирующими предубеждениями, что имеет явные параллели в нашем обществе. У Гарри есть осмысленный контакт с героями, принадлежащими к стигматизированным группам. Он пытается понять их и воспринять их трудности, некоторые из которых возникают из внутригрупповой дискриминации и борется за мир, который свободен от социального неравенства” [11].
Такая же ситуация имеет место с последствиями чтения книг или просмотра фильма “Голодные игры” [12]. В результате чего возникает большее неприятие социального неравенства. Кстати, контактная теория говорит, что прямые и даже косвенные контакты (через медиа) разрушают предубеждения ([13], см. также [14 – 16]).
Коммуникация часто ведет нас не туда, куда мы направлялись. По этой причине она столь важна и для государства, поскольку для современного государства именно коммуникация является главным инструментарием управления, а не его физические действия. Но физические действия просты и моментальны, а интеллектуальные требуют времени, поэтому государство всегда отдает предпочтение более простым, чем сложным решениям, поскольку их эффективность понятна сразу.
Это видно по существующим политическим ток-шоу, где главным является не столько переубедить, как перекричать оппонента. И. Рыбаков видит их работу так, отвечая В. Соловьеву: “У меня ощущение, что всем нам сегодня предлагается жить в мире радикальных, крайних позиций. Ты должен выбрать: ты за кого – за белых или за чёрных? Никакие другие позиции не идут в расчёт. Если ты ни, ни другое – тебя нет. Но такая дискуссия не имеет никакого смысла для улучшения нашей жизни, наших семей. А имеет только один смысл – показать другому, что он неправ. И когда так, то набор твоих инструментов – унижать и оскорблять твоего оппонента, переходить к угрозам, ну и, потом, может быть, даже воплощать их. Мы становимся заложниками подобного стиля” ([17], см. также[18]).
Соловьев к тому же обладает уникальной способностью попадать в разные скандальные ситуации [19 – 21]. Комик Г. Харламов даже песню спел, где есть такие строчки: “В маленьком доме русская печка, русские книги и русская свечка. Ну что здесь такого? Это же дом Соловьева на озере Комо” [22 – 23].
В его руках ТВ моментальной реакции на происходящее. Однако мир использует не только такие наши привычные простые решения, он все время смещается в сторону сложных, но долговременных результатов. И именно там он и ищет свои победы.
Литература: