АВТОР ТЕКСТА: ЭРИК ХЕДЕГААРД

Неподалеку от большого круглого купола Обсерватории Гриффита, опираясь на перила с видом на большую Лос-Анджелесскую яму, немецкий 74-летний режиссер Вернер Херцог вытаскивает из кармана платок и прикладывает к глазам. Они слезятся. Длится это уже около часа. Слезная жидкость скапливается в уголке одного из его голубых глаз, а затем начинает каскадом струится по его щекам, останавливаясь только тогда, когда он вытирает ее.

Он никак не объясняет это. Хотя потому что он — Херцог, и не в его принципах даже думать о чем-то таком мелком и несущественном. Единственная вещь, которая важна для него — его фильмы. У него вышло два новых художественных фильма: экологический триллер «Соль и пламя», а также «Королева пустыни», биография исследовательницы Гертруды Белл. Плюс ко всему только вчера он вернулся из Австрии, где участвовал в открытии собственной ретроспективы. Она состоит из всего, что он когда-либо делал: начиная с его ранних работ («Агирре, гнев божий» 1972 года и «Фицкарральдо» 1982 года) и заканчивая самыми свежими документальными фильмами («О, интернет! Грезы цифрового мира» 2016 года о возможных экзистенциальных последствиях мира, управляемого интернетом). По пути Херцог рассказывает о многих вещах, которые его интересуют и завораживают — вкратце же он говорит обо всем. Он создавал фильмы о кочевниках, аукционерах, телеведущих, монахах, пилотах воздушных шаров, лыжных прыжках, вулканических извержениях, пещерных картинах, любителях гризли (и даже о съеденных гризли), отдыхающих-одиночках, необитаемых Антарктических снежных пейзажах — список не заканчивается. Его называли «гением», «сумасшедшим», «провидцем», «последним великим галлюцинатором в кино» — этому списку тоже нет конца.

Сегодня он хмурится и говорит со своим — полуунылым, полузабавным — немецким акцентом. «Да, они показывают все 70 моих фильмов, но здесь может быть и больше. Это зависит от того, как считать. Например, некоторые считают восемь фильмов в серийной программе «Камера смертников», как один. Как вы считаете, это восемь или один? Полагаю, это зависит от вашего настроения». Он прерывается, а затем говорит: «Я никогда не считал их самостоятельно. Для меня это не имеет значения». 
Это так похоже на него: проявить немного интереса к чему-то земному, а затем провозгласить, что ему это совсем не интересно. С одной стороны, он не сдерживается, когда рассказывает о том, как сильно его документальные фильмы отличаются почти от всех остальных. Основное отличие в том, что они содержат вымышленные элементы. Херцог уверен в том, что это плюс, потому что чистый факт — это, очевидно, еще одно пугало для слабоумных.

Кадр из фильма 1992 года «Уроки темноты»

«Мой фильм о нефтяных пожарах в Кувейте, — говорит он, немного набирая воздуха в грудь, «начинается с цитаты [философа и физика XVII века] Блеза Паскаля. И она очень красива. Она звучит так: «Коллапс звездной вселенной станет творением в грандиозном великолепии». Но Паскаль не говорил этой фразы. Ее сказал я». Не объясняя, как выдуманные цитаты все делают лучше, он быстро предлагает другой пример: радиоактивные мутирующие альбиносы-крокодилы, которые появляются в конце фильма «Пещера забытых снов» 2010 года. Кажется, будто они действительно альбиносы, но не мутанты и не радиоактивны. «Мой продюсер сказал мне: «Ты не можешь сделать это, потому что однажды тебя заберут в смирительной рубашке». И я сказал: «Отлично! Только этого я и жду!» Херцог продолжает: «Те, кто говорит, что мы должны быть похожи на мух на стене — лузеры. Лузеры! Они делают то, что я называю «правдой бухгалтера». Но меня завораживают возможности более глубокого слоя правды. Только, пожалуйста, не спрашивайте меня, что я понимаю под правдой, потому что никто не знает ответа на этот вопрос. Но, как видишь, мы творцы. Я возвышаю аудиторию. Я довожу факты до такой степени усиления, что они начинают пылать озарением. Они обретают прозрение и поэзию восторженности природой, как средневековые монахи».

Воцаряется тишина. Слова Херцога повисают в воздухе, и это значит, что только он c его спокойной, мягкой и сильной подачей может их произнести. Это та самая подача, которая читается в его документальных и художественных фильмах, которая связывает его и его фильмы в части одного целого непрекращающегося публичного представления.

Самая важная вещь, которую стоит знать о Херцоге, — это его первое детское воспоминание. Баварский город Розенхайм во время Второй мировой войны, охваченный огнем после бомбардировки в 1945 году. Он виднеется ночью с далекого холма, на который Херцога и его старшего брата отправила мать, чтобы они стали свидетелями разрушений, которые заставили их бежать из Мюнхена и жить в отдаленной глухой деревне Баварских Альп. Нет проточной воды, туалетов, телефонов, они отрезаны от всей цивилизации для одного этого сюрреалистичного вида.

Сейчас Херцог оглядывает широкие просторы Лос-Анджелеса, но его мысли до сих пор в огне.

Вернер Херцог. Фото: Дэн Уинтерс 

«В конце долины, — говорит Херцог, — виднелось небо, оно было оранжевое, желтое, красное. И мама сказала: «Мальчики, Розенхайм горит». Все небо пульсировало. И я знал, что большой город вдалеке горит. И это зрелище было красивее, чем что-либо». Так он впервые увидел огонь озарения, который как минимум в теории является сердцем всех его документальных фильмов.

Что же касается сердца самого человека, то все истории, которые могли бы охарактеризовать его, всегда были из разряда «посмотрите на Херцога, не спятил ли он». Таких историй множество. Он прошел тысячу миль, чтобы сделать предложение своей первой жене. Случайно залетевшая пуля ранила его в живот во время публичного интервью (и с кем, кроме Херцога, это вообще могло случиться?). Херцог продолжал говорить, как будто пуля была всего лишь какой-то ерундой. Он организовал школу кино и назвал ее «Школа Кино для Изгоев». Херцог сказал, что предпочел бы студентов, которые «работали вышибалами в секс-клубе или были надзирателями в сумасшедшем доме», а также прошли курсы воровства и подделки разрешений на съемку. Еще он знает, как гипнотизировать цыплят. Он провел два года в амазонских джунглях, пытаясь перетащить пароход через гору для «Фицкарральдо». Ранее, во время съемок «Агирре, гнев божий», покойный ныне актер Клаус Кински угрожал покинуть проект. Херцог сказал, что пристрелит его, и Кински остался. Когда Кински писал свою автобиографию, для характеристики режиссера ему понадобились словарь «Тезаурус Роже» и собственно Херцог. Вместе они пришли к выводу, что Вернера лучше вывести как «скучного, лишенного чувства юмора, вечно на взводе, тормозного... полного ненависти и злобного». И вот еще что там прозвучало: «Даже если его горло было бы перерезано, а голова отрублена, изо рта все равно вылетали бы цитаты — как в этих шариках на белом фоне, из которых понятно, что говорят герои комиксов».

И что это говорит о Херцоге — бледном, лысеющем, немного помятом, который сейчас стоит здесь передо мной? Это одновременно делает его образ более туманным и более понятным.

Херцог и его семья вернулись в Мюнхен, когда ему было двенадцать. Он начал смотреть кино, прочитал первые пятнадцать страниц энциклопедии кинопроизводства и нашел цель своей жизни. Он начал следовать своим мечтам, украв камеру из Мюнхенской школы кино без капли сожаления. «Я не считаю это кражей, — сказал он однажды. — Это была просто необходимость. Я имел что-то вроде природного права на камеру». И даже тогда он был самодостаточным. И сегодня он говорит: «Я очень рано осознал свою судьбу. Моя судьба стала мне известна. И у меня был долг перед ней. Меня иногда называют безумным. Но это всего лишь проекция моих персонажей на человека, который их создал. Было бы лучше, если бы я мог оставаться анонимным. Но мне все равно. Меня не волнует, вешают ли на меня ярлыки. Единственная важная вещь — это то, что происходит на экране». Он смотрит вниз на свои ноги. И продолжает: «У меня есть очень-очень мало вещей. Обувь на мне — единственные туфли, которые у меня есть, а еще пара тяжелых сапог и пара действительно хороших сандалий. Это то, что я ношу». Он щиплет свой свитер. «Я ношу один и тот же свитер все время. Это моя шерсть».

Его первый фильм — короткометражка 1962 года «Геракл». В ней соседствуют кадры с бодибилдерами, а также сцены крушения автомобильных гонок в Ле-Мане — тогда погибло восемьдесят зрителей. «Мне очень нравилось соединять  вместе материалы, которые были такими разными и жили каждый своей жизнью», — сказал он однажды. Этой техникой он пользуется до сих пор, иногда изменяя ее по ходу своего творческого пути: и с фальшивыми крокодилами, и со всем остальным. Тогда, в 1972-м, вышел «Агирре, гнев божий», который показывает испанского солдата (его сыграл Кински) в поисках Эльдорадо — потерянного города золота. Но герой находит только безумие и смерть. Фильм провалился, кинотеатры тут же сняли его с проката. «Вот и все», — по словам Херцога, подумал он тогда. — Мне конец». Тем не менее в 1975 году два маленьких зала в Париже начали его показывать, и все так понравилось, что демонстрация фильма с аншлагами длилась два с половиной года. «Ну тогда фильм поймал свою волну, — вспоминает Херцог. — Но все равно еще недостаточно. Десять лет спустя он был перевыпущен, потому еще два десятилетия спустя его снова запустили и вот тогда он уже стал чем-то вроде классики. Заняло это все 35 лет».

Преодолевая препятствия на своем пути, он успел трижды жениться («Жить со мной иногда невыносимо») и трижды стать отцом, рассказать всем и каждому, что у него нет мобильного телефона, и бросит еще немало громких и не очень понятных фраз типа: «Мужчин преследуют вещи, которые случаются с ними в жизни».

Что же преследует его?

«Я не хочу осознавать, что преследует меня, — говорит он, — мне не нравится в себе копаться».

Сейчас он без умолку говорит о президенте Трампе: «Он первый, в ком можно увидеть истинную независимость. Он против республиканской партии и отчаянно против СМИ. И это справедливо в некоторой степени. Я считаю это важным новшеством. Я вижу значительные изменения и абсолютно новые подходы. Трамп и Берни Сандерс так выделяются среди остальных, потому что они ужасные оригиналы. И это удивительно, как Трамп избегает буквально всего. Меня это ужасно восхищает. Очень, очень необычно». Он отказывается прямо сказать, нравится ли ему Трамп. Но иногда его слова звучат так, будто да. 
Затем он говорит об интернете и некоторых угрозах, отображенных в фильме «О, интернет! Грезы цифрового мира». «Мы — цивилизация, которая слишком зависима от интернета, и в то же время население слишком велико — как минимум в полтора раза больше нормы. Если интернет рухнет, то все основы нашей цивилизации будут уничтожены. Это будет как Ураган Катрина, но уже в Нью-Йорке, где не будет ни электричества, ни проточной воды, а на улицах десятки тысяч людей, ищущих туалет. Для еды — только Центральный парк, а в нем несколько белок».

Поймав свою волну, он может рассуждать бесконечно, рассказывая о своих воззрениях на устройство мира. Но через какое-то время этих рассуждений становится многовато. Помня о том, что он не любит в себе копаться, самое время вернуться к этой теме.

Есть ли у него дурные привычки?

Он кривит губы: «Нет. Ничего не приходит в голову».

Что делает его счастливым?

Хмурый взгляд образует множество складок и морщин на его лице. «О, счастье для меня не так уж важно».

Чего он боится?

«Слова «страх» нет в моем словаре. Его просто не существует во мне. Чем страшнее ситуация, тем я спокойнее».

Однажды он сказал: «В моей профессии нужно познать сердце». Свое он уже познал?

Рот тут же закрывается, губы сжаты, он качает головой. «Послушай, я не ношусь с самим собой. Просто не интересуюсь. Не следует выставлять тайники своей души напоказ. Это еще никому добра не приносило».

Однако перед тем, как уйти, Херцог рассказывает еще кое-что о себе. Иногда он плачет в кино и однажды во время просмотра немого фильма «Страсти Жанны д'Арк» он потерял сознание. С ним частенько это происходит, когда он видит свою кровь. Он никогда не пробовал незаконные наркотики, законные также ему не нравятся. «Я за всю жизнь выпил не больше десяти таблеток аспирина, — говорит он. — Ему нравится пропустить бокал красного вина, но последний раз он был пьян в 13 лет. У него нет хобби. «Ни одного». 

Он полностью одержим, любое действие так или иначе приближает его к тем огням, которыми был сожжен Розенхайм.  

В ходе рекламной компании «Человека-Гризли» «моя жена Лена сфотографировала меня с диким медведем за моей спиной. Она сильно волновалась за мою жизнь. Но мне все было безразлично. Меня раздражало только то, что мне пришлось терпеть неприятный звериный запах изо рта. Очень неприятный. В остальном мне было все равно». После паузы он продолжает: «Меня никогда не заботило, умру я или нет. Последствия для меня не будут значимы».  

Пока, конечно, все его 70-78 фильмов — он никогда не вел счет — продолжат озарять мир с такой же силой, которую только он мог в них заложить.

rollingstone.ru