Режиссер-документалист и математик — о своем игровом дебюте и отсутствии цикличности в русской истории
«Счастье мое», игровой дебют одного из самых известных постсоветских документалистов Сергея Лозницы («Полустанок», «Портрет», «Блокада»), по идее должен был превратиться во второй «Груз 200» - с ломанием копий и обвинением украинского автора в русофобии на деньги европейских кинопродюсеров.
Но вышло так, что фильм, в котором российская реальность представлена как тотальная война всех против всех, скорее понравился публике - как западной (премьера фильма состоялась в конкурсе Каннского фестиваля), так и отечественной (во время показа в конкурсе «Кинотавра»). За годы, прошедшие даже с момента выхода «Груза 200» (2007), реальность сильно подтянулась к макабрическим видениям самых мрачных отечественных режиссеров - и «Счастье мое» оказалось тем самым «очень своевременным фильмом».
За последние месяцы картина успела поучаствовать еще в нескольких киносмотрах и в сентябре будет показана в Перми на фестивале «Текстура», а потом неизбежно выйдет в прокат. Сергей Лозница рассказал OPENSPACE.RU о том, как понимать его высказывание и о том, что чувствовать не обязательно: главное - думать.
- Вы математик по образованию. Это как-то применимо в кино?
- Образование повлияло на способность выстраивать структуры, создавать конструкции - неизбыточные. Я, когда делал документальное кино, всегда экспериментировал, используя разнообразные структуры, аналогии которым есть в математике. Фильм - это законченная формула. Фильм - это функция. Вы создаете структуру, которая может породить эмоцию. Я думаю, любой режиссер должен иметь математическое образование, потому что математика учит абстрактно мыслить. То, чем мы занимаемся, - это же интеллектуальная спекуляция. И чтобы быть в ней корректным, необходимо отсеивать то, что не входит в ее поле.
Выстраивание фильма, начиная с первого кадра - последовательное выстраивание конструкции, что не так далеко от архитектуры, например. Логика сюжетостроения - тоже часть математики.
- Мнение, которое я часто слышала от коллег: в фильме ударные первые полчаса, а потом действие дает слабину. Теперь понятно почему - вы же ритм меняете.
- Я не думаю, что в начале действие бодрее идет: оно достаточно равномерно, там нет особых всплесков. Бодренькое оно в самом конце - там я полностью меняю стиль картины, манеру повествования.
Фильм большей частью состоит из длинных планов - две, три, даже четыре с половиной минуты - и, казалось бы, поначалу не заботится об эмоции зрителя так очевидно, как о ней заботится кино с быстрым монтажом. И вдруг в финале начинается стремительная смена планов, которая еще больше подчеркивает эмоциональность эпизода. Это опять-таки математически просчитано, выстроено. Мы - я и оператор Олег Муту - посчитали, что только так можем эту сцену снять.
В картине сто сорок планов, и сорок из них приходится на последний эпизод. Первые сто планов идут час пятьдесят пять, оставшиеся сорок укладываются в десять минут. Может, именно поэтому финальный эпизод так действует на зрителя. Я даже не могу сейчас привести подходящую аналогию с архитектурной конструкцией - когда внизу большие, крупные массы, а венчает это все очень мелкая фактура.
