– Мнение молодежи как раз неважно, картина обращена к другой аудитории, и ей не нужно объяснять. Я имею в виду свое поколение и чуть моложе, они и так понимают, о чем идет речь. Молодежь, конечно, может не понять, это далеко от нее. У нас вообще любят стирать историю.

 

– Я никогда не могу найти объяснение. Когда начал работать над фильмом, понял, что нужно снимать демократично, чтобы дошло то, что я хочу сказать. Основное – это послание тем 70% населения, которые во времена СССР не ощущали давления государства; его ощущали только люди творческого направления. Те 70% не против вернуться назад, по крайней мере, к условиям той жизни: все было размеренно, высчитано, деньги были, на курорты ездили. Колхозники, рабочие и служащие были довольны. Я наивно полагаю, что посмотрев наш фильм, они поверят: не надо возвращаться к тем временам. Важно даже не то, поверят или не поверят. Главное, что такой посыл сделан.

 

– Начиная с 88-го года, все фильмы снимал за российские деньги. «Леди Макбет» снял на «Мосфильме». «Первую любовь» снимал в России. «Две Луны, три солнца» – за российские деньги, «Ночь светла» – за российские деньги, – это все российские фильмы. Я гордился, что не трачу ни одной украинской копейки, хотя почти все снимал в Украине. Никому не разрешают так делать. Только мне и Кире Муратовой, она в Одессе тоже снимала за российские деньги. Для «Райских птиц», впервые с 1987 года, я использовал украинские деньги, о чем сожалею.

 

– Мне давали деньги в Москве. Но меня нашел Олег Кохан – молодой, очень энергичный продюсер. Пристал – надо делать украинскую картину. Потом Анна Чмиль тоже: давай у нас. Я сказал: хорошо, но буду снимать, если три четверти денег поступят сразу, а не так, как вы даете – месяц ждать, десять дней снимать и опят простой. И министр культуры, Богуцкий тогда был, сказал: может, на фамилию Балаян обратят внимание и согласятся на мое условие. Перезвонили, сказали, что да, получится.

 

Правда, я им предлагал: отдайте эти деньги молодым, запустите дебюты. Но они ответили: «А кто на них даст деньги?». То есть, вряд ли бы на это спустили столько денег.

 

Что касается Москвы… Если тебя знают, если ты нужен, тебя найдут. А если тебя знают и ты не нужен – хоть в Москве живи, хоть в Кремле… Я могу пошутить нескромно: Чехов жил в Ялте и если нужен был – находили.

 

– Все считают, что я кокетничаю, но я действительно не люблю снимать фильмы. Люблю рассказать, что хочу снять. Там мне равных нет. Как только съемочный период – это для меня ужас. Я не для этой профессии, не люблю ждать ни погоду, ни еще там что-то. Завидую Леше Герману: пока он не снимет то, что хочет, с площадки не уйдет. Или такой трудоголик, как Михалков. Они делают только так, как задумали, молодцы. А мне нужно оплачивать только период замысла, и я буду доволен (смеется).

 

– Не дай Бог, конечно.

 

– Я тоже это слышу. Но не дай Бог. Если ты чиновник и кого-то не любишь, а кого-то любишь – начинаешь распределять по своему вкусу. Мне бы не хотелось разделять. Чиновником должен быть человек, далекий от искусства. Чтобы мы всегда были против него. А вот его команда должна состоять из профессионалов кинопроизводства.

 

Но если бы пришлось, то я себя и других старейшин остановил бы на два года и запустил бы человек двадцать молодых. Не проверяя их сценарии – что хотят, пусть снимают. Из этих двадцати, я абсолютно уверен, 2-3 картины получатся. Тогда будет легче понять, кому дальше давать снимать, а кому сказать, мол, старик, ты снял то, что хотел, а теперь мы советуем – уйди из этой профессии в другую. Вообще-то, государство должно давать дебютантам право на ошибку. Но мы, старейшины, рвем эти деньги себе.

 

– Не о себе говорю, но не думаю, что есть другой режиссер в Киеве, который говорит: нам не давайте, запускайте молодых. Может, я так болтаю, потому что не очень люблю снимать или от того что уверен, что достану их в другом месте.

 

– Безусловно. Это как дети интерната. Интернат – это государство, оно должно их обеспечить. Оказывается, в Министерстве культуры сценарии дебютантов не рассматривают, просят у них проект, смету и так далее. А откуда у них деньги? Они все ко мне приходят, я плачу собственные деньги, делая им проект.

 

Создайте в Госкино объединение для дебютантов. Пусть эксперты читают сценарии не на предмет что-то запретить, а чтобы выяснить, имеет ли это отношение к искусству, и всячески помогать. И если они посчитают, что сценарий не очень и нужен мастер в сценарном деле, можно найти его, но это будет профессионал и с оплатой.

 

Нужно призадуматься о киногенофонде. Театральный институт кричит, что там масса гениев. Так почему вы им не помогаете? Если бы не я, например, режиссеры Сергей Маслобойщиков и Наташа Андрейченко никогда бы не получили постановку.

 

И неплохо было бы нас заставить ознакомиться со всеми дебютами. Заставить. Потому что добровольно я не буду это смотреть. Я вообще не люблю смотреть. Как-то заставить, но как, каким образом – не знаю. И если лично мне понравятся чьи-то работы – буду помогать.

 

Когда толкаю кого-то, я как танк. И если человек талантлив, горы за него сворачиваю. И в Москве помогаю, во ВГИК благодаря мне поступают. Если я в человеке уверен, звоню педагогам, они говорят: Рома, если ты так считаешь, нет проблем.

 

– Я не хочу работать с государственными деньгами. Это другая форма работы, я ее не признаю. Приходят ко мне молодые люди, которые хотят запуститься. Я спрашиваю: деньги на проект государственные? Я же знаю, как с государственными деньгами работают. Я пишу: 200 гривен суточные, а они говорят: нет, 14 гривен. Что же это, я на старости лет буду этим заниматься? Если частные деньги, продюсера по тысяче раз не проверяют.

 

Если бы я этим, кстати, занялся, был бы очень богатым человеком. Но мне не нужно. У меня аппетит очень хороший, но не настолько. Есть пределы – нравственно-моральные.

 

– Подпевать власти, какой-то партии. Когда Кучма шел на второй срок, ко мне обратился один из банков. Если бы назвал сумму, то вы лопнули бы на месте, а особенно тогда. Я бы вообще мог больше не снимать.

 

Банкир очень удивился моему отказу. Но мне было стыдно этим заниматься – не дай Бог, еще узнают. А сейчас есть молодые режиссеры, которые снимают про какие-то партии, и им все равно.

 

– Я даже когда в парк выхожу гулять, жена спрашивает: куда так разоделся? Говорю: в парк, там же люди. Жена мне: да кто там тебя знает? Отвечаю: это не важно, узнают или нет. Есть такие комплексы, вполне, думаю, нормальные.

 

Вообще, когда я какой-то поступок хочу совершить, хоть я и в церковь не хожу, думаю: но Он же все видит.

 

– Если я снял на украинские деньги – нужен украинский вариант. Для меня это еще одна творческая возможность. В украинском варианте я многое добавил. Сделал на более доступном языке, чтобы смотрели и во Львове, и в Донецке. Не в смысле на суржике, но были слова, которые не все знают. Замечательный переводчик Чернилевский сделал талантливый перевод. Но иногда я ему говорил: Слава, кто эти слова знает? «Марудный», например. Я ему предложил, давай напишем «виснажливий». Ничего, по большому счету, не меняется.

– По большому счету, это правильно. Ну, может, рано еще.

– Да, предлагал, но не радикально, а психологически щадяще. Это придуманный мною метод. Когда в 91-м году страна проголосовала за то, чтобы стать самостоятельным государством, можно было предупредить, что через 7 лет все без исключения первые классы в школах будут украинские.

 

И даже какой-нибудь украинофоб понял бы, что ему пошли навстречу, дали шанс – и он ребенка в пять лет устроил бы в украинский садик.

 

Надо быть корректнее друг к другу, учитывать все интересы. Но государственные люди пока работают наоборот. Все, что сейчас предлагают, только накаляет обстановку. Я не политический муж, чтобы выступать, но я гражданин и думаю иначе. Мне этого достаточно.

 

В советское время я не снимал советских фильмов, никто мне не может сказать, что в «Полетах во сне и наяву» или в «Храни меня, мой талисман» есть что-то там советское. А другие снимали про партию. Значит, были лицемерными, двуличными. Я был внутренне свободен, нырял в классику, снимал то, что хотел, не ахти что, но все же. Это не относится к качеству фильмов, говорю о своем поведении, поступал так сознательно.

 

– Не то чтобы я скромен, просто я реалист. Когда-то думал, что стану, ах-ах-ах каким режиссером, а когда понял, что нет – я стал лучше как человек. Хуже режиссер, но лучше человек.

 

– Я український режисер вірменського походження.

 

Я считаю, что национальность – это чувственное понятие. Жутко переживаю за все армянство в мире. Критикую его, – имею право. Пока у меня есть комплекс: публично не критикую Украину. Частным образом, за столом – да. А публично, в телевизоре или в газете – мне все время кажется, что какой-то дурак скажет, мол, чего этот армянин про нас... Хотя я себя считаю очень ответственным гражданином Украины, но я знаю, что есть люди, которые так не думают.

 

– Безусловно. Большей частью я воспитан на русской литературе.

 

– В молодости находился под его большим влиянием. Все, что я писал – маленькие сценарии – это все было а-ля «Тени забытых предков». И дипломная работа тоже.

 

Потом мои фильмы уже никакого отношения к этому направлению не имели. Я работаю, скажем так, в направлении психологического кино, которого, как мне кажется, немного не хватает украинскому кино. В поэтической школе были вершины, которые я не могу оспаривать: «Тени забытых предков», «Каменный крест», «Пропавшая грамота», «Вавилон ХХ», «Белая птица с черной отметиной». Но я туда добавляю «Бумбараш», который почему-то не признается – великолепный фильм, «Ночь коротка» Миши Беликова, пару фильмов Криштофовича, ну и пару своих фильмов. Некоторые газеты и журналы о нас забывают, как будто мы в это время не работали.

 

– Поэтическая мысль означает метафорическое, мистическое мышление. Если нет тайны, то это не поэзия. Но в поэтическом кино, в замечательных украинских фильмах актеры играли в двух ипостасях: плохой – хороший. А в моем кино – может, ошибаюсь – актеры играют более нюансировано. Если бы преподавал в театральном институте в Украине, то выбрал бы русскую школу театрального искусства. Ее преподают и в Америке. У меня как у режиссера есть претензии к нашему преподаванию актерского мастерства.

 

– У меня нет теоретических знаний, чтобы каждый день что-то новое говорить.

 

– Мечтаю открыть Высшие курсы в Киеве и Ереване. Если получится. Потому что там нужно очень много негосударственных денег. Приглашать преподавать 10-12 лучших режиссеров мира. Каждый из них приезжает на три дня и проводит мастер-класс, мы обеспечиваем VIP-прием. Если человек, который ищет деньги, найдет их – откроем. Нет, не буду этим заниматься.

 

– Был один режиссер, звал. Много лет назад, в России. Я говорю: ты что, с ума сошел, у меня такой блажи нету. Он спрашивает: если б Михалков пригласил, то ты бы согласился? Говорю: нет. И он успокоился.

 

– Я сыграть могу (смеется).

 

– Вечные репетиции невозможны, меня будут просить выпустить спектакль. А с труппой что делать? Я же не смогу найти в одном театре необходимых мне 6 человек.

 

Если было бы помещение, желательно мое, ставить приглашал бы лучших режиссеров мира. А сам бы занимался вечными репетициями, каждый день менял что-то. Я считаю, что это многое дает артисту, вооружает его, это полный арсенал разного оружия. Хрустнула скамейка в первом ряду – нужно уметь отреагировать, а не тупо играть, что режиссер поставил.

 

– Я 20 лет мечтаю приблизиться к зрителю. Не получается. Думаю – оттого что мы были воспитаны в советской режиссуре. Чтобы начальник не понял, нужно было ассоциативное кино: аллюзии, намеки. Из этой вязкости никак не можем выбраться. Но в то же время, о таком успехе, который имеют российские фильмы полуамериканского типа, не мечтаю, да и не хотел бы добиваться внимания зрителей этим. А что – вы думаете, «Полеты» имели успех среди широкого круга зрителей? «Полеты» имели успех среди людей с гнетущим осознанием, что они не там родились, живут не там и им не дают думать так, как хочется.

 

– Все, кто его критикуют, и все, кого он критикует, – мои друзья. Я выслушиваю, но пропускаю мимо ушей. Он мой товарищ, мне с ним нечего делить, кроме любви и дружбы. Я считаю его очень талантливым режиссером, и в том, что его многие критикуют, больше претензий к человеческому, чем к художественному, а они это соединяют вместе. И когда я читаю эти статьи, понимаю, что они неправильные.

 

После «Обломова» Никита совершенно сознательно снимает фильмы ниже того уровня, которого он умеет, потому что ему хочется большей зрительской любви. Он этого добивается и может, я – нет. Это означает, что он профессионал, как американские режиссеры. Скорсезе мог сделать изумительные картины «Таксист», «Бешеный бык» и просто хороший, коммерческий фильм «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Трудно поверить, что это один и тот же режиссер.