Design 2021 ver 1.00
By ZGRYAY
By ZGRYAY
О. Калугин говорит о своем опыте работы в Ленинграде, куда его отправили то ли в наказание, то ли на повышение [15]:
– “Проникновение западной массовой культуры, увлечение молодежи рок-музыкой, нетрадиционной живописью вызывало беспокойство в обкоме. Идейное здоровье ленинградцев подвергалось постоянным испытаниям и воздействию извне. Требовались срочные меры, и чекистов просили дать предложения. Вопреки ожиданиям обкома, Пятая служба высказалась не за ужесточение санкций против поклонников Запада, а всего лишь за объединение всех неформальных писателей, музыкантов и художников под одной крышей, с тем чтобы облегчить КГБ и соответственно обкому управление процессами, проходящими в среде неформалов. В результате этой инициативы через агентуру Управления был сколочен первый в Ленинграде «рок-клуб», затем отдельным сборником «Круг» в государственном издательстве опубликована художественная проза и стихи «непризнанных» писателей, состоялось несколько выставок самодеятельных живописцев”;
– “Андропов, несомненно, был мастером компромисса, лавировавшим между реальными потребностями общества и прихотями своих бесталанных руководителей. Он остро чувствовал конъюнктуру и попеременно выступал в роли то либерала, то консерватора. Очевидно, в этом был секрет его живучести. Г. Товстоногов рассказывал мне, как его спектакль «Балалайкин и К°» едва не попал под запрет, но в последнюю минуту получил «добро» от Андропова, посетившего премьеру и оценившего глубину и актуальность пьесы.
Андропов, однако, не стал защищать Ю.Любимова, когда тот не подчинился диктату надсмотрщиков от культуры, и поддержал предложение о лишении мятежного режиссера с Таганки советского гражданства. В августе 1979 года Андропов был против военной интервенции в Афганистане. Но уже в декабре он выступил в качестве одного из главных организаторов афганской авантюры, поддавшись уговорам своего друга маршала Д. Устинова. Андропов, как правило, отвергал предложения о физическом уничтожении политических оппонентов, но он довел до совершенства аппарат политического сыска, сделавшего нормой моральный террор.
Именно на годы его председательства в КГБ приходится разгул судебного произвола в отношении инакомыслящих. На то же время приходится и массовый исход интеллигенции, и изгнания из страны — это милосердие тиранов, ударившее по цвету советской культуры, и невиданные по масштабам и беспардонности злоупотребления психиатрией, грязная война против «сионизма», расцвет фашизоидной «молодогвардейщины»” (там же);
– “При Андропове органы КГБ проникли практически во все поры нашего общественного организма, во все сферы жизни. Без них не принималось ни одно крупное решение во внутренней и внешней политике, судьбы миллионов людей зависели от информации, которой КГБ манипулировал по своему усмотрению” (там же).
Была мощная система, которая как бы по приказу в период перестройки растворилась в пространстве. Кстати, О. Калугин и сегодня не хочет раскрывать имена агентов, мотивируя это так: “давайте попробуем посмотреть на дело с другой стороны. КГБ создал в Ленинграде рок-клуб, был его спонсором, а непосредственные организаторы — нашими агентами. Да, Комитет стремился поставить под контроль анархические тенденции в музыкальной жизни города, но объективно создание рок-клуба было полезным для общества! Зачем же теперь раскрывать этих мальчиков-джазистов? Может, они и так клясть себя всю жизнь будут, мучиться? Они же не принесли вреда, были незнающими и не ведающими ребятами, пусть проявившими слабость, но честными и порядочными. Некоторые из них сейчас стали известными людьми…” [16].
Все это была общая модель по сути мягкого контроля, позволявшая видеть и вмешиваться в опасные тенденции, а также помогать тем, кого считали своими: “Как сказал однажды начальник 1-го отдела ЦОС КГБ СССР полковник Сергей Васильев писателю Станиславу Куняеву, еще одному завербованному в 1970-е годы агенту, “какими бы они ни были, как бы ни повернулась история, у нашего ведомства есть основной закон: своих информаторов, своих секретных сотрудников не сдавать и не рассекречивать никогда и ни за что” (С. Куняев. “Предательство – это продажа вдохновения”)” [17].
Практически все известные фамилии, которых читали-слушали-смотрели граждане СССР оказались в этой орбите двойной жизни: от Михалкова до Соловьева (см. множество подробностей этого сотрудничества в воспоминаниях подполковника В. Попова [18 – 29]). Их искусство в этом плане было санкционированным искусством. Говоря сегодняшними словами перед нами модель управления мягкой силой, для которой и было создание 5 управление. И это парадоксальный жесткий вариант управления мягкой силой.
Такие клубы неформалов можно представить как создание контролируемого “аквариума”, когда все становилось видимым, поскольку это предполагала такая структура. Считалось, что за всеми по гаражам уследить невозможно, поэтому такая форма собирания под крышу казалась очень удобной. Это просто было еще одной формой контроля.
Вероятно, каждый бы мог существовать вне такого клуба и тогда вне контроля, но сфера искусства базируется на читателе и зрителе. В ней есть автор и потребитель, и один невозможен без другого. Одновременно контролируя автора, контролируется и тот продукт, который сможет получить потребитель.
Шло время. Агентура поднималась все выше, причем часто с помощью своих кураторов. В. Попов так раскрывает этот процесс: “В среде творческой интеллигенции, как правило, старались приобретать агентуру из числа людей влиятельных и авторитетных, с тем чтобы она не только занималась стукачеством, а влияла на процессы в творческой среде. Я пишу в своей книге о Николае Никандрове, который был переведен в 5-е управление из Новосибирска. Он поддерживал контакты с писателями, которых называли “деревенщиками”. Он завербовал литературного критика Евгения Сидорова, который при содействии КГБ стал ректором литературного института, который курировало то же подразделение, в котором служил Никандров. Впоследствии опять-таки с помощью КГБ Евгений Сидоров стал министром культуры Российской Федерации. Когда после 1993 года Никандров покинул стены КГБ, он оказался в Министерстве культуры, где стал главным редактором каталога культурных потерь России в период Второй мировой войны. А Сидоров, помимо прочего, с 1998-го по 2002 год был представителем Российской Федерации при ЮНЕСКО. Как правило, в подобные организации направлялась агентура” [30].
При обсуждении В. Листьева Попов упомянул и такие подробности: “При выборе кандидата на вербовку изучались не только возможности будущего агента по добыванию информации, представляющей интерес для КГБ, но также принималась во внимание социальная среда, которую он представлял, и наличие влиятельных родственников. Поэтому агенты, завербованные из числа студентов вузов, в большинстве своем были представителями средних и низших слоев советского общества. Большинство были дети из простых рабочих семей, которые полагали, что, оказывая помощь органам госбезопасности, демонстрируют свою лояльность советскому строю и могут рассчитывать на помощь в становлении карьеры. И действительно, органы КГБ активно продвигали свою агентуру, тем самым создавая “агентов влияния”, занимающих видное место в политической и общественной жизни страны” [31].
Вся эта работа приводила к тому, что собирались гигантские объемы информации, например, о писателях: “Информация, отражавшая положение в писательской среде со всей территории страны поступала в “литературную группу” в 1-й отдел 5-го управления КГБ. С момента создания в 1967 году 5-го управления КГБ в “литературной группе” скапливался огромный информационный массив, состоявший преимущественно из сообщений агентуры КГБ. Все эти донесения докладывались в литерное дело №1110, размер которого превышал 100 томов, более 300 страниц каждый. Объем томов был ограничен размером коробок для архивного хранения. По этой причине тома не могли превышать определенный размер. Если же учесть, что все документы печатались с обеих сторон листа, не трудно представить колоссальный объем информации, в этих томах сосредоточенный. Так что соответствующие подразделения спецслужб были в полной мере информированы о процессах, происходивших в творческих организациях СССР” (там же).
О контексте вербовки видного демократа Г. Попова: “Московский государственный университет имени Ломоносова и Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы курировал 3-й отдел 5-го управления КГБ СССР. Ни один из факультетов этих университетов не был оставлен без внимания оперативных сотрудников отдела. С учетом значительного числа иностранных студентов, обучавшихся в них, массово вербовались студенты и преподаватели с целью более глубокого изучения студентов-иностранцев для выявления из их числа агентуры и сотрудников зарубежных спецслужб. Кроме того, велось тщательное изучение просоветски настроенных иностранных студентов для последующей их вербовки и использования за рубежом в интересах советских спецслужб. Агентурой КГБ оба университета были предельно насыщены” (там же). У Г. Попова была взятка, которую “простили”, но получили верного человека.
О. Калугин так ответил Е. Боннэр на “раскаявшегося шпиона”, которого нельзя поднимать на знамена: “С женщинами, особенно такими, как Елена Георгиевна, мне спорить не хочется. Однако ее муж — академик Сахаров — был одним из создателей оружия массового уничтожения, что, пожалуй, похуже шпионажа. Но он нашел в себе силы, чтобы изменить свои представления о мире, осудить ядерную войну. Разве это можно только академику? А почему генерал КГБ не имеет права изменить свои взгляды? Времена меняются, меняемся и мы… Или вот библейская история: апостол Павел — когда его еще звали Савлом — был, условно говоря, одним из первых чекистов, истреблял христиан, его с этой целью и в командировки в Дамаск отправляли. А потом он стал учеником Христа, апостолом, потому что нормальный человек в конце концов приходит к Истине. И тот, кто упорствует в своих заблуждениях, особенно когда они не находят объективной, реальной почвы, просто глуп” [16].
Однако это в чем-то напоминает реплику в пьесе Е. Шварца: “Всех учили. Но почему ты оказался первым учеником?”.
Сегодня этот опыт “жестко-мягкой” силы взят на вооружение современными спецслужбами при порождении нужных информационных кампаний. Современные системы работы с мозгами используют ту же технику, которую можно обозначить как эмоционализация. В ней ситуация разворачивается так, чтобы включить эмоции аудитории: позитивные – в пользу власти, негативные – против ее врагов.
Например, П. Померанцев говорит так: “есть известные технологии, которые применяет Дмитрий Киселев – унижение врага, его дегуманизация… Но российский подход очень отличается от пропаганды 20 века. Дело в том, что есть проблемы с самим словом «пропаганда» – оно означает так много вещей, что уже ничего не означает. Но все-таки следует отличать дезинформацию от того, что называется «мягкой силой». Та пропаганда, которой занимаются в Америке – это «мягкая сила»: это попытка объяснять свою позицию и привлекать людей через свои качества. Россия этим не занимается. Главный философ пропаганды в 20 веке Эдвард Бернейс учил культивировать какой-то свой позитивный образ – но Россия думает о пропаганде в военизированном смысле: она мыслит категориями саботажа, сбивания врага с толку… Это не пропаганда в ее чистом виде, это то, что русские называют «информационной войной». Ни одна другая страна не занимается информационной войной в таких масштабах. Бывают какие-то отдельные операции, но никто не делает, чтобы это стало системной работой, чтобы в это вливались миллиарды долларов. Это совершенно уникальный пример современной России, в котором слились фасад западного телевидения и индустрии развлечений – с мозгами КГБ. Это породило совершенно новый феномен” [32].
То есть идет естественный отбор наиболее эффективного средства воздействия, который не будет отвергаться массовым сознанием, а, наоборот, приветствоваться им. Это не мир обязательности, а добровольности. По этой причине здесь навязывать что-то очень сложно.
И Е. Фанайлова говорит: “Современная война за мозги пошла в сферу эмоций “первоначальный успех русского мира в эпоху “Крымнаш” и военной операции на востоке Украины опирался на бьющие по глазным нервам и чувству эмпатии телевизионные картинки, где фейки смешивались с реальностью, и на ценностные представления россиян об утерянном величии советской империи, на так называемый ресентимент. Грузинская кампания была коротка и непопулярна (хотя мем о Саакашвили, который съел свой галстук, наверняка на памяти многих), а вот русско-украинская война породила такие сетевые “срачи” (термин ещё из жж-сообщества), разрушительные последствия которых мы видим до сих пор и, вероятно, будем наблюдать ещё длительное время” [33].
Эмоции разные у разных поколений. Воспитанные в советское время хранят эмоции того периода пропаганды, сегодняшние поколения – другие. И за ними стоит два разных источника получения эмоций – телевидение и интернет. Молодежь в сочетании с интернетом представляют все более растущую опасность для власти.
А. Колесников подчеркивает все возрастающую роль молодежи:
“Битва за симпатии и политическую поддержку молодежи станет в ближайшие годы основным содержанием противостояния государства и гражданского общества. Население России, а вместе с ним и российская власть стареют. Старшие поколения пока доминируют на выборах разных уровней, но основной груз по содержанию этих исправно голосующих за руководство страны возрастных групп в скором времени ляжет на плечи тех, кто сегодня относится к категории 18–24 года (сейчас на одного пенсионера приходится два россиянина в трудоспособном возрасте). А это новое поколение демонстрирует сильно отличающиеся от старших когорт представления о мире. Соответственно, в интересах власти индоктринировать их в свою пользу и вынудить жить по своим правилам” [34].
Единственным спасением для власти может быть только деполитизация молодежи, ее нежелание вникать в то, что, по сути, неинтересно.
Власть пытается убрать “тлетворное” влияние Интернета, говоря старыми пропагандистскими словами, но с точки зрения молодежи это совершенно недопустимо. Поэтому действия власти в этой сфере будут вызывать и неприятие, и раздражение: “Усугубить отчуждение молодых когорт от власти могут попытки регулирования интернета – это все равно что отравить среду привычного обитания. Вторгаясь в интернет привычными регулятивными способами и придумывая все новые запреты, авторитарные управленцы провоцируют высочайшую степень раздражения у тех, кто попросту живет в социальных сетях. И в этом смысле делают все, чтобы начать проигрывать ту самую битву за молодежь” (там же).
Все вокруг меняется, и власть то ли действительно не замечает этого, то ли старается сделать вид, что этого нет. Левада-центр четко фиксирует как бы появление двух отдельных миров: “Россияне в возрасте 18-35 лет гораздо активнее пользуются интернетом и социальными сетями. Благодаря этому, российская молодежь оказывается менее подвержена государственной телевизионной пропаганде. Особенно заметна роль YouTube, который за последние годы стал самой популярной интернет-платформой, позволившей политикам, активистам и журналистам получить доступ к миллионам молодых россиян по всей стране в обход телеканалов, контролируемых государством. Это приводит к существованию двух параллельных медиа-пространств со своими аудиториями и героями, что углубляет разрыв между самыми молодыми россиянами и старшим поколением” [35].
И еще: “Еще одна отличительная черта молодых россиян состоит в положительном отношении к Западу и, в особенности, европейским странам. Эти настроения резко контрастируют со взглядами старших поколений, где преобладает негативное отношение к западным странам. Однако, представления молодых россиян о жизни на Западе и общественном-политическом устройстве поверхностны и клишированы. Запад рассматривается, прежде всего, как место сытой и спокойной жизни и как источник модных тенденций. В положительном отношении к Западу есть и оборотная сторона: значимая часть молодёжи (больше половины) хочет эмигрировать из России” (там же).
Молодежь не нуждается в поддержке государства так, как старшее поколение. А это прямо и косвенно выводит его из зависимого положения, что будет реализоваться в словах и делах.
Пост-Путин, кем бы он ни был, им уже не интересен.
Сегодня именно техногиганты, а не телевидение усадили перед экранами миллионы и миллиарды, жаждущих эмоций граждан. Вчерашняя пропаганда была всесильной и массовой по причине ее монополизма. Сегодня пропаганда стала точечной, но поскольку технически она стала еще более массовой, то она побеждает. Каждый “лайк” отзывается в чьем-нибудь сердце. И даже не одном. Эмоции путешествуют по миллионам сердец. Отсюда расцвет фейков и конспирологии, представители которой путешествуют по сетям с помощью лайков и репостов, создавая единое массовое сознание, наибольшее за историю человечества. Маленький человек нашего большого мира стал еще меньше из-за возросших объемов информационных и виртуальных потоков, формирующих его понимание мира.
Литература: