Вся медийная пропагандистская система как опора власти Путина выстраивалась постепенно. В принципе советский беспрекословный тип управления не может существовать в условиях независимых медиа. Поэтому и перестройка имела рядом с собой термин “гласность”, чтобы разрушить молчание вокруг власти.
Сегодняшний Путин уже другой, его прошлое тоже осталось позади. Т. Становая фиксирует: “Путин постепенно превращается в символ. Он все еще гарант стабильности, но слишком увлечен глобальными вопросами и недоступен для решения бытовых. В результате персональный фактор слабеет, автократ замещается «коллективным Путиным» – искусственной коалицией технократов и силовиков, которые уже в ежедневном режиме подменяют президента. Причем такого, которого они придумали себе сами. Коллективный Путин – это безликий механизм из сотен тысяч технократов, действующих исходя из консервативных, охранительных побуждений. Действующих инерционно, автоматически, неразборчиво и бескомпромиссно. Коллективный Путин не способен брать на себя политическую ответственность, потому что она подразумевает ориентированность на социальные настроения, на легитимность снизу, а в нашем случае она исключительно президентская. Замкнутый на себя, не подконтрольный и не подотчетный никому аппарат учится действовать от имени воображаемого Путина с молчаливой санкции Путина настоящего” [17].
С. Митрофанов иронизирует по поводу попыток первого лица проявлять заботу о населении: “В итоге народ снова потянулся в магазины за запасами крупы, макарон, сахарного песка, что у руководителя государства вызвало когнитивный диссонанс. Мы, мол, всех кругом побеждаем, а народ как-то депрессует, не доверяет, значит. Поэтому приказано было подорожание остановить. Причем, в самой коллизии, которую мы в лицах наблюдаем по Телевизору, было как бы вшито следующее послание. Министры, видите ли, по магазинам не ходят, оттого они данную негативную тенденцию и проспали. А вот Путин, знамо, ходит, то есть берет с утра авосечку и прямиком в продмаг, погружаться в толщу жизни. А там сахарный песок вырос в цене на 70%, а подсолнечное масло на все 100%. При этом у всех самогонщиков круглые глаза, они начинают потихонечку костерить власть. А этого никак нельзя допустить, – понимает президент. Без сахарного песка и подсолнечного масла рядовой россиянин не выживет, позади Москва” [18].
Правда, и Путин говорит то, что ему советуют его политтехнологи. И слова могут на время останавливать нехорошие мысли в головах. По этой причине пропаганда не умирает. Сделать что-то сложно, сказать – легко.
Всесильный характер медиа пришел не сразу. Все это начиналось когда-то. В. Гатов о начале трансформации российских медиа рассказывает так: “как только в конце 1999-го – начале 2000 года телеканал НТВ перешел во фронтальную атаку на Путина, не чураясь, скажем так, совсем личных моментов, последствия не заставили себя ждать. В этом смысле, наверное, можно сказать, что та программа “Куклы” сыграла заметную роль в том, что стало происходить с российскими СМИ” [19].
Он выделяет такую начальную точку: “этап, который я назову “нулевым”, был от президентских выборов 1996 года и до появления Путина в качестве преемника Ельцина. В это время произошло обратное инкорпорирование независимых СМИ в структуру государства. Это делалось пока еще довольно мягко, администрация президента стала понемногу восстанавливать свое влияние на некоторые СМИ в целом и отдельных журналистов в частности. Это были знаменитые летучки у Чубайса , потом – у Юмашева , потом – у Громова. В чем было отличие этих посиделок от, скажем, открытых брифингов Белого дома в США? В том, что они проходили в духе “ну вы же понимаете”. Нет, я не думаю, что там был изначально некий злой умысел – подчинить СМИ Кремлю. Скорее была попытка сделать так, чтобы журналисты учитывали в своей деятельности государственные интересы – так, как Кремль их тогда понимал. Психологически в основе действий властей в конце 90-х лежал страх перед разного рода угрозами и желание использовать информационную среду для того, чтобы эти угрозы как-то предотвратить. Это были и конфликты разных политических групп, и военные, которых тогдашняя власть одно время очень опасалась, и какие-то внешнеполитические ситуации – например, связанные с возможным вовлечением Запада в урегулирование конфликтов в Приднестровье и Абхазии. Это был нулевой этап. Потом начался этап №1. Он был связан с задачей избрания Путина президентом, которую Юмашев и в меньшей степени Громов решили провести несколько иным способом, чем избрание Ельцина на второй срок в 1996-м.” (там же).
Гатов останавливает внимание на проекте новой администрации президента: “это документ, который показывает, что уже тогда круги с чекистским прошлым думали, как Путину организовать управление государством, чтобы снаружи это выглядело еще достаточно прилично, а внутри, в России, дело велось к созданию куда более жесткой и управляемой политической конструкции по сравнению с ельцинским шатким режимом. Это надо понимать как черновик, как направление мысли” (там же).
В этом проекте функционирования новой администрации президента, кстати, появилась открытая и закрытая часть работы, есть опора на спецслужбы. Документ этот именовался Редакция № 6. В нем вводится интересный инструментарий Упреждающей политической акции:
“Пример 1. Какой-либо деятель оппозиции намеревается провести пресс-конференцию с темой, порочащей руководство страны или представителей президентских структур, скажем о покупке собственности. Оперативная информация по теме предстоящей пресс-конференции и времени ее проведения поступает в Управление, которое, в свою очередь, подготавливает и проводит аналогичную пресс-конференцию по этой же тематике, но на сутки или на несколько часов раньше с аналогичной темой и материалами о собственности самого оппозиционного лидера в дискредитирующем его свете, причем материалы должны преподноситься в сенсационном, высмеивающем и порочащем представителя оппозиции свете. Таким образом, когда сам оппозиционер начнет проводить свою пресс-конференцию, его заявления уже будут выглядеть смешно и неубедительно, они будут “размыты”. В обществе они будут восприниматься как заявления, сделанные со злобой, в отместку.
Пример 2. В Управление поступает оперативная информация о намерении любой оппозиционной структуры провести митинг или выставить пикет по любой тематике, например пикет около Государственной Думы РФ во время принятия законов или постановлений. Управление обязано организовать и выставить пикет с аналогичной тематикой, только в поддержку Президента РФ и Правительства РФ, с обязательным освещением в СМИ. Цель: постоянно показывать обществу, что в стране есть политически настроенные граждане, поддерживающие, несмотря ни на какие трудности, Президента РФ и Правительство РФ.
Пример 3. В Управление поступает оперативная информация о предстоящем выходе газетной статьи с темой, невыгодной Президенту РФ и Правительству РФ. Управление обязано подготовить и выпустить в свет статью и распространить ее в СМИ на аналогичную тему желательно за сутки, но с изложением фактов таким образом, чтобы готовящаяся оппозиционная статья выглядела уже неактуальной и неинтересной, у нее должна быть отбита привилегия сенсационности и первозаявительства” [20].
Можно сделать попутное замечание по последнему примеру: так в свое время сделали с мемуарами Хрущева, напечатав самое неинтересное в первом варианте публикации, чтобы отбить охоту читать полный вариант. Так что это рабочий инструментарий еще со времен КГБ.
В. Гатов суммирует: “Если исходить из “Редакции №6”, то там говорилось, что в общем СМИ – это враги. Что журналисты в большинстве своем руководимы разного рода частными интересами, которые не сочетаются с интересами государства и национальной безопасности и т.д. Поэтому ключевая задача медиаполитики государства – это, извините, взять за яйца всех, кого можно взять. Любой журналист, который пишет на политические темы, должен быть “просвечен” методами спецслужб: его контакты, семья, собственность и прочее. Те, кто не впишется в новую, подконтрольную ситуацию, должны быть выброшены с информационного поля. И вот этот процесс с разными скоростями шел примерно с 2000 по 2007 год. К концу этого периода единственной зоной, правила игры в которой Кремль не только не диктовал, но и не очень их еще понимал, оставался интернет”.
И продолжение: “В процессе установления вот этого медиауправления политические менеджеры обнаружили такую штуку: чем прочнее ты контролируешь основную информационную повестку, сообщаемую тремя главными телеканалами, информационными агентствами и всей системой подконтрольных СМИ, тем активнее формируется то, что мы сегодня называем “путинским большинством”. То есть устойчивый, сильно превышающий 50% общественный слой, склонный принимать вот эту виртуальную повестку, которую для него формируют, за реальное положение дел. Ответственность за понимание того, как этот слой образуется и как с ним работать, несет в первую очередь ФОМ и лично Александр Ослон. Они в эти годы нашли соответствующие технологии изучения общественного мнения и социальной инженерии, которые позволяют, с одной стороны, увидеть этот слой, а с другой – его удерживать, расширять, укреплять и т.д.”.
Вероятно, по этой причине такие режимы и именуются информационными автократиями, поскольку главным становится не спецслужбы, а механизмы по управлению информационной повесткой дня [21 – 30]. Реально мы все больше говорим о том, что услышали, чем о том, что видели собственными глазами. И именно первый поток подлежит управлению.
Здесь звучат такие слова, объясняющие информационную автократию: “Новые автократии часто даже притворяются демократиями, проводят выборы (на них почти всегда побеждают нужные люди); подкупают и цензурируют частные СМИ, а не уничтожают их; полноценную политическую идеологию им заменяет аморфная ненависть к Западу. Их лидеры часто пользуются невероятной популярностью – как минимум, благодаря ликвидации всех соперников. Госпропаганда в таких странах работает не как «инженер человеческих душ», а как средство повысить рейтинг диктатора. Политических оппонентов преследуют и порочат с помощью сфабрикованных обвинений, их подталкивают к эмиграции, но убивают редко” [23].
С. Карелов объясняет ситуацию так: “Авторы теории информационных автократий показывают, что инфоавтократии превалируют над старомодными, откровенно насильственными диктатурами, когда информированная элита: достаточно велика, чтобы запугать ее массовыми репрессиям; но еще не настолько велика, чтобы: а) не хватало денег на ее подкуп; ьб) не хватало возможностей (финансовых и технологических) цензурировать все инфопространство. Получается, чтобы в современном мире инфоавтократу удерживать власть, ему достаточно денег и инфотехнологий” [29].
Разъяснение самого С. Гуриева: “Классические диктатуры начинают переходить от репрессивных режимов к информационным автократиям с ростом образованного населения. Авторитарные лидеры нового формата выглядят и говорят точно так же, как и демократичные лидеры. В таких странах есть многопартийность, оппозиция и выборы, на которые пускают зарубежных наблюдателей, но о выступлениях оппозиции или замечаниях наблюдателей про фальсификацию внутри страны никто не знает, так как СМИ об этом не рассказывают” [22].
Отсюда и такая любовь власти к телевизионным политическим ток-шоу. Они динамично вбрасывают в информационное пространство нужные интерпретации, причем это делает не диктор без мимики на лице, а живые, то улыбающиеся, то кричащие люди, называемые экспертами.
Отдав информационную власть созданным ею же (провозглашенным) авторитетам, образуется тишь да гладь не только в информационном пространстве, но и в пространстве физическом. Мы всегда живем в мире чьей-то информации, которой вынуждены верить. Заменяя наборы авторитетов, вещающих с экрана, мы даем населению новую модель мира.
И заключительный вывод уже В. Гатова: “Это режим сам по себе относительно слабый, в смысле – боящийся конкуренции внутри страны. При этом ресурсов у него вполне достаточно для того, чтобы удерживать медиаконтроль. Любой из существующих сегодня альтернативных источников информации российская власть может прикрыть в две минуты. То, что власть этого не делает, показывает, что она слабая: сильная диктатура давно бы это сделала и перестала по этому поводу беспокоиться. Но слабая власть чувствует свои пределы и выбирает другие методы, в том числе основанные на определенных, хорошо известных эффектах. Например, на жестком использовании в последние 5-6 лет информационного прайминга. Прайминг – это стимулирование, выпячивание, намеренная активизация определенных тем и их интерпретаций. Прайминг – это когда я сформулировал какую-то идею, которая для вас непривычна. Но поскольку у меня есть мощный канал трансляции этой идеи и есть властный авторитет, я просто заставляю вас эту идею принять. В каком-то смысле это зомбирование. Создание врага из Украины, внушение представления о том, что Россия в кольце врагов и т.д. – это всё прайминг. Но у него есть слабая сторона: он работает только до тех пор, пока внутренняя ситуация аудитории непротиворечива. Как только у аудитории возникают основания, чтобы сомневаться в том, что ей навязывают, эффект прайминга резко слабеет”.
Но никто не дает массовому сознанию право засомневаться. Такие информационные потоки, подвергающие сомнению слова и действия власти, находятся вне его досягаемости.
А. Морозов попытался проанализировать выступления первого лица, выделив в ней три уровня: “У Путина три составляющие в речи, это у него сохранилось до сегодняшнего дня. С помощью речи он управляет страной. Три этажа. Один – это когда он говорит как пацан. То есть это язык, которым он намекает, что привержен “понятиям”, неписаным нормам справедливости, которые существует в “русском мире”, понимаемом как некоторый единый, сложно устроенный исправительный лагерь. Язык такого двора чрезвычайно важен, поскольку на нем привыкла говорить значительная часть старого бизнеса, вышедшего из 90-х, и определенного типа чиновничество. Путин публично избегает нецензурной лексики, но она на самом деле встроена в этот тип языка, она подразумевается. Второй уровень путинского языка подчеркнуто бюрократичен. Россией невозможно управлять без бюрократии. Случалось, когда в ходе одной пресс-конференции или длинной публичной речи Путин мог перейти с пацанского языка внезапно на язык, при котором он себя позиционировал как такой уравновешенный технократ. Это очень гладкий язык, стандартизированный, и он им очень хорошо владеет. Третий этаж его речи, который всегда всеми чувствовался, – это язык постмодернистский в каком-то смысле, в нем много скрытых кавычек, иронии. Например, когда Путин говорит “наши западные партнеры”. Он часто начинает разговаривать как будто не всерьез. Были знаменитые интервью, с Мегин Келли, например, когда он с первых минут брал такой тон, словно решил над ней шутить, но шутить в такой деликатной постмодернистской форме. На каждый ее вопрос находить ответ в кавычках” [31].
Свою особую роль в формировании путинизма сыграл В. Сурков. Видимо, тогда он сменил на этом посту генератора идей администрации Г.Павловского. Однако, честно говоря, сегодня он все еще не столько анализирует и описывает, как формирует сам этот объект: “Это нужно сделать для всех, кто не Путин, а хотел бы быть, как он. Для возможности трансляции его методов и подходов в предстоящие времена. Описание должно быть исполнено не в стиле двух пропаганд, нашей и не нашей, а на языке, который и российский официоз, и антироссийский официоз воспринимали бы как умеренно еретический. Такой язык может стать приемлемым для достаточно широкой аудитории, что и требуется, поскольку сделанная в России политическая система пригодна не только для домашнего будущего, она явно имеет значительный экспортный потенциал, спрос на нее или на отдельные ее компоненты уже существует, ее опыт изучают и частично перенимают, ей подражают как правящие, так и оппозиционные группы во многих странах. Чужеземные политики приписывают России вмешательство в выборы и референдумы по всей планете. В действительности, дело еще серьезнее – Россия вмешивается в их мозг, и они не знают, что делать с собственным измененным сознанием. С тех пор как после провальных 90-х наша страна отказалась от идеологических займов, начала сама производить смыслы и перешла в информационное контрнаступление на Запад, европейские и американские эксперты стали все чаще ошибаться в прогнозах. Их удивляют и бесят паранормальные предпочтения электората. Растерявшись, они объявили о нашествии популизма. Можно сказать и так, если нет слов” [32].
И еще: “Глубинного государства в России нет, оно все на виду, зато есть глубинный народ. На глянцевой поверхности блистает элита, век за веком активно (надо отдать ей должное) вовлекающая народ в некоторые свои мероприятия – партийные cобрания, войны, выборы, экономические эксперименты. Народ в мероприятиях участвует, но несколько отстраненно, на поверхности не показывается, живя в собственной глубине совсем другой жизнью. Две национальные жизни, поверхностная и глубокая, иногда проживаются в противоположных направлениях, иногда в совпадающих, но никогда не сливаются в одну. Глубинный народ всегда себе на уме, недосягаемый для социологических опросов, агитации, угроз и других способов прямого изучения и воздействия. Понимание, кто он, что думает и чего хочет, часто приходит внезапно и поздно, и не к тем, кто может что-то сделать” (там же).
Власть привыкла к жесткой игре. В этой модели она способна победить любого. В мягком инструментарии победители появляются лишь через некоторое время. А время для власти является главной ценностью, которой не хватает. Власть всегда и везде пытается отложить серьезные решения. И когда уже поздно их принимать, у власти остается только выбор из жестких решений.
Пропагандисты, они же идеологи как бы на сегодня несуществующей идеологии, лидируют в массовом сознании. Их всезнающий взгляд проникает в душу каждого. Если журналисты и кривятся, то население Соловьева любит: он даже возглавил список журналистов года. По этому опросу ВЦИОМ Владимир Соловьев забрал симпатии 6% населения. Следом за ним идет Юрий Дудь,Ольга Скабеева, Владимир Познер и Андрей Пивоваров. У них по 2% голосов. СМИ года, по версии россиян, опрошенных ВЦИОМ, стали Первый канал (9%), «Россия 1» (6%) и «Россия 24» (4%). При этом в топ самых популярных ютуб-каналов 2020 года вошли «ВДудь» (4%) и «Редакция» (2%) [33].
Советский мир в головах сохраняется, когда возвращаются советские виртуальные продукты, что в определенной степени позволяет удерживать массовое сознание в том же состоянии “сакральности власти”. Таким маркером советскости наверняка можно считать Голубой огонек, поскольку он явно работал тогда на создание советской идентичности, а не был просто концертом. В нем всегда разумно сочеталась развлекательность и идеология. И тот, кто хотел только развлекательности, все равно получал свою порцию идеологии, поскольку они шагали там рядом.
Есть даже такие воспоминания: “В Советские времена, когда развлечений было крайне мало новогодние «Огоньки» многие ждали и смотрели с удовольствием. В том числе, и генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев. Так, после очередного «Огонька» председатель Гостелерадио Лапин вызвал к себе делавших эту программу редакторов и сказал: «Мне звонил Леонид Ильич и жаловался на вас». Потом выждал паузу и продолжил: «Огонек» был такой интересный, что он смотрел его до 5 утра и не выспался». За эту программу сотрудникам студии выплатили двойную премию – по 120 рублей. Теперь же, по данным «Интерфакс» в новогоднюю ночь телевизор работал в домах 44% россиян, однако смотрели «Огонек» всего 12%! Ну и действительно, что они там не видели? Звёзды 1990-х, пошлые шутки, сценки в лучших традициях школьной самодеятельности?” [34].
Уже даже А. Мягков просит не показывать в очередной раз “Иронию судьбы”, хотя казалось бы он должен быть только “за”: “Нельзя сказать, что это мой любимый фильм, потому что каждый год показывать по несколько раз любой шедевр – это извращение, это покажется надоедливым. Нельзя надоедать зрителю, но у зрителя, конечно, другое мнение, ему нравится каждый год смотреть эту картину. Хотя мне кажется, это перебор. А кому-то кажется, что очень хорошо” [35].
Социологи подсказывают, что на третьем месте среди раздражающих новогодних факторов стоит повтор того, что всем заранее известно. Одни и те же передачи по телевизору нервируют 8% зрителей: ««Голубые огоньки», которые не меняются уже лет 30»; «Одни и те же артисты на ТВ»; «Женя Лукашин по всем каналам». Кстати, среди мужчин это 7%, среди женщин – 10% [36].
Но они забывают о главной характеристике пропаганды – она всегда должна повторяться. И те, кто в целях наибольшей управляемости массового сознания, наоборот, усиливают советскую составляющую, считают наоборот, и они побеждают. Советская система монолога не пускает в жизнь западную систему диалога. И это понятно, поскольку она намного сложнее для управления. Поэтому ее просто моделируют голосами экспертов на телевизионных политических ток-шоу
Эти пропагандисты разговаривают казалось бы разными голосами, но они говорят одно и то же. Управление головами идет через управление медиа. Чем больше разных медиа будут говорить правильные вещи, тем лучше будет чувствовать себя власть.
С. Гуриев подчеркивает: “для Путина и других современных автократов ответом является способность контролировать информацию, получаемую людьми. Это даёт возможность лидеру убедить большинство населения в том, что, несмотря на несовершенство режима, именно этот режим является наилучшим вариантом для страны. Выполнять подобную задачу в цифровую эпоху очень трудно. Растущее число образованных граждан (или, как мы их называем, «информированные элиты») понимает недостатки режима. И поэтому для автократов императивом становится предотвращение попыток этих элит сообщить правду обществу” [21].
Сегодня меняется даже тональность повествования о Путине. Это уже целая сакральная мифология или мифологическая сакральность, сквозящая в словах Д. Пескова: “У него нет рабочего времени. Фактически Путин живёт на работе с маленькими пятиминутками на человеческую жизнь. Я бы так не смог, это мало кто может. Это уже не работа, это уже смысл жизни. Если нет командировок, если нет каких-то кризисных ситуаций, тогда да, воскресенье выходной день. Что касается президента, то в целом у него все дни рабочие, понимание дня недели и времени практически отсутствует” [36].
Это как горящее ночью окошко в Кремле, о котором писал С. Михалков, где, как потом оказалось, был просто туалет охраны. Но образ был красивым:
Спит Москва. В ночной столице В этот поздний звездный час Только Сталину не спится – Сталин думает о нас.
Эти ассоциации начинают сегодня вдруг активизироваться. Об этом уже рассказывают экскурсоводы в Кремле, а интуристы замирают от услышанного: “восхитимся простодушием моей знакомой (простодушие бюргеров неудивительно), принявшей эту информацию за чистую монету. В то время как Путин терзаем патологическим страхом покушения на него, в связи с чем по всем странам и континентам таскает за собой бронированный лимузин и пьет исключительно из собственного термоса, информация о местонахождении его кабинета сообщена кремлевским экскурсоводам с тем, чтобы они максимально широко распространяли ее среди общественности?! Причем, в данном случае, заметьте, информация, долженствующая быть строжайшей государственной тайной, была разболтана, выдана интуристам!” [37].
Власть всегда у нас сакральна. Исключений пока не было. По этой причине описания ее начинают повторяться, поскольку работают те же механизмы воздействия. Это все реинкарнации вереницы прошлых властителей. Недаром Путин в свое время с интересом посетил выставку, посвященную 400-летию династии Романовых. Так что и Романовы могут на что-то сгодиться…
В. Бурт смотрит на Путина с точки зрения Сталина: “Путин неустанно ищет комбинации, которые помогут ему как можно дольше, а, может, быть и до конца жизни оставаться у власти. Все разговоры о преемнике – не более чем блеф, может обмануть лишь самых наивных. Вряд ли Путин жаждет перекрыть достижение Сталина, находившегося у власти без малого 30 лет, но у президента просто нет другого выхода, как продолжать правление, пусть и с постоянно уменьшающимся коэффициентом полезного действия” [38].
А удачный образ Михалкова о свете в окошке Кремля живет и побеждает, даже пережив своего создателя. Автора даже сравнивают с В. Жуковским, который тоже был автором гимна: “Михалков встал вровень с Василием Жуковским, написавшим в XIXвеке текст гимна Российской империи: «Боже, Царя храни! / Сильный, державный, / Царствуй на славу, на славу нам! / Царствуй на страх врагам…» Впрочем, Михалков превзошел Жуковского. Тот написал один государственный гимн, а Михалков – целых три! На всей планете не было такого человека…” [39].
Пропагандисты-сказочники с телеэкрана рассказывают свои волшебные истории, правда, о врагах. Они активно критикуют страны, в которых живут сами, а потом сами же едут туда: Америку, Прибалтику, Израиль… Кто не имеет там собственных домов, те отправляются на Запад отдыхать. Они задают правила поведения, которые сами же не выполняют. Но как пелось в советское время:
Жизнь невозможно повернуть назад, И время ни на миг не остановишь.
