Каждое общество или сообщество борется за унификацию поведения своих граждан, задавая образцы правильного поведения и клеймя образцы неправильного. Первыми это сделали боги, которые появились после того, как люди объединились в большие сообщества. Они были всеведущими и всезнающими, поэтому нарушать правила поведения было опасно. Сегодня, наоборот, уже не боги, а боты несут нам иное поведение, поскольку порождают фейки и дезинформацию. В случае коронавируса, например, такие подсказки могут оказаться опасными для здоровья, приводя к непоправимым последствиям. 

Если взглянуть  в историю, то человечество все время занято унификацией поведения. Религия и идеология делали это столетиями, причем вступали в войну с теми, кто исповедовал другое поведение и другие мысли. Самые кровавые войны шли против тех, у кого был другой бог.

Желание обращать других в свою веру было столь велико, что оно вело к новым изобретениям. Конгрегация пропаганды была создана Ватиканом в 1622 г. Пропаганда была механизмом обращения в веру неверных. Когда им открывалось в душе нечто большее, чем они знали до этого, работа по обращению считалась выполненной. Иезуиты, специализацией которых было такое обращение неверных, по сегодняшний день имеют два десятка университетов по всему миру, считая, что после с выпускником уже можно не работать, он остается верующим на всю жизнь. 

Гутенберг изобрел первый печатный станок в районе 1440 г. Китай еще раньше занялся печатанием с досок, но там было сложно с иероглифами. Поэтому первой печатной книгой и становится Библия. Это было важно, так как такой текст не имел ошибок переписчиков, а кроме того, его можно было производить в любых количествах. Кстати, это был первый массовый продукт.

Коммуникации несут прямое и косвенное воздействие, поскольку формируют картину мира человека. Но раньше мы мало думали о коммуникациях именно как о воздействии. Мы считали, что это просто передача информации. Но каждое событие подается в определенном фрейме. Факт будет один и тот же, но разные фреймы будут придавать ему разные значения. Фрейм представляет собой объединение факта и контекста. А если сюда добавить, что реально и отбор фактов будет разный, то мы получим многоуровневую систему влияния под маской объективности.

Мир строится не на информации, а на влиянии с помощью информации. Именно это лежит в основе управления нами. Если раньше информация приходила со страниц газеты “Правда”, то теперь она нацелена на нас из телесериалов и бестселлеров. Первая была заметна, вторая – невидима, мы принимаем ее и рассматриваем ее в результате как свою собственную мысль, в то время как информации из газеты мы могли оказать сопротивление, хотя бы в своей голове.

Мы реагируем на фреймы, а не просто на информацию, поскольку факт каждый раз будет разным, попадая в сцепку с разными фреймами. Фрейм чаще всего переводит факт на язык аудитории. Фрейм может убить остроту факта или, наоборот, усилить ее. Фрейм заставляет нас реагировать. Один и тот же факт будет вести к разным последствиям в зависимости от фрейма, в котором его подадут.

Сказке о Красной Шапочке не более шести тысяч лет, то есть очень маленький промежуток времени мы испытываем воздействие таких сознательно направленных на нас коммуникаций. Эта сказка учила, что с незнакомцами разговаривать не надо, тем более рассказывать им, где живет бабушка… Но эта воспитательная мысль спрятана внутри развлекательной истории. Все известные религии вообще возникли не так давно – в первом тысячелетии до нашей эры. Но они дают образцы поведения тысячам людей по сегодняшний день. 

Ю. Харари (его сайт – www.ynharari.com), например, относил религии к виртуальностям, поскольку в жизни их увидеть нельзя. Но именно владение виртуальностями, по его мнению, является единственным отличием человека от животных. Харари считает, что либеральный гуманизм такая же религия, которая не более основана на реальности, чем любая другая религия [1]. Он также считает, что аграрная революция, произошедшая десять тысяч лет назад, отнюдь не была таким благом, как ее подают. 

Но это идея 1999 года Дж. Даймонда, для которого это более профессиональная тема [2]. По его аргументации в результате возникли болезни от худшего питания, изменился в сторону уменьшения даже рост людей. Даймонд суммирует эти результаты в трех последствиях: 

1. скудость питания из-за ограничения типов возделываемых растений, 
2. список одомашненных растений был очень невелик, поэтому пропажа урожая одного из них имела серьезные последствия, 
3. появились массовые болезни и паразиты, которые приходили также из-за обмена с другими такими же поселениями [3].

Правда, Харари красивее говорит, что это не люди одомашнили пшеницу, это пшеница одомашнила людей, когда перевела их из охотников-собирателей в сельхоз труженников, которые стали жить скученно и на одном месте, что и приводит ко многим негативным последствиям.

Харари предупреждает о роли big data в будущем: “Подумайте о ситуации, когда кто-то в Пекине или Сан-Франциско знает, что делает каждый гражданин Израиля в любую минуту, все наиболее интимные детали о любом мэре, член Кнессета или армейского офицера. Те, кто будут контролировать мир в двадцать первом столетии, и являются теми, кто будут контролировать информацию”.

Харари считает, что данная информационная революция по своим последствиям сравнима с индустриальной революцией девятнадцатого века. И это последствия не компьютеров у нас дома, а развития искусственного интеллекта, у которого пока просматриваются почти бесконечные возможности. 

Харари также интересно посмотрел и на недавние события: “Если взглянуть на столкновение коммунизма и либерализма, то можно сказать, что это столкновение между двумя разными системами обработки  информации и принятия решений. Либеральная система – это, по сути, система распределения. Она распределяет информацию и право принятия решений между многими индивидами и организациями. В отличие от этого, коммунизм и другие диктаторские системы централизуют. Они концентрируют всю информацию и власть в одном месте, как в Москве в случае Советского Союза. Имея технологию двадцатого столетия, это было просто неэффективно, поскольку ни у кого не было способности обрабатывать информацию достаточно быстро и принимать правильные решения, например, сколько капусты выращивать в Советском Союзе, сколько машин производить, сколько будет стоить каждая машина? Все эти решения пытались принимать в одном месте, когда у вас были только пишущие машинки и шкафы, ручка и бумага. И это не работало. И эта одна из главных причин, если не самая главная, почему Советский Союз развалился. Это было результатом господствующих технологических условий” [4].

И он продолжает свою аргументацию: “В 20 столетии демократия и капитализм победили фашизм и коммунизм, потому что демократия лучше обрабатывает информацию и принимает решения. Но это не закон природы, что централизованная обработка информации всегда менее эффективна, чем распределенная. С ростом искусственного интеллекта и машинного обучения станет возможной очень эффективная обработка огромных объемов информации в одном месте, и тогда централизованная обработка информации станет более эффективной, чем распределенная. Огромная опасность, в которую попадает либеральная демократия, состоит в том, что революция в информационных технологиях сделает диктаторские режимы более эффективными, чем демократии, тогда основной недостаток авторитарных режимов 20 столетия – их попытку концентрировать всю информацию в одном месте сделает их большим преимуществом”.

То же самое он говорит в своей статье “Почему технологии благоприятствуют тирании” [5]. Тут он также добавляет новые проблемы, которые возникнут: “Либерализм примирил пролетариат с буржуазией, верующих с атеистами, местных с иммигрантами, европейцев с азиатами, обещая каждому больший кусок пирога. С постоянно растущим пирогом это было возможно. И пирог может продолжать расти. Однако экономический рост может не решить социальные проблемы, которые сейчас создают технологические прорывы, поскольку этот рост в сильной степени закладывается созданием все более и более прорывных технологий”.

Исчезновение рабочих мест из-за автоматизации приведет к тому, что люди потеряют не только экономическую, но и политическую силу. Их легко будет мониторить и контролировать. А власть будет от этого только усиливаться. 

Одновременно все “плохое” на улице будет вести ко все более изощренным видам “хорошего” рассказа об этом, чтобы успокоить население. И это уже не Харари, а недавний пример – Беларусь. Протестующие люди на улицах с контр-флагами – не нейтральные кадры, они требуют интерпретации, где они могут быть представлены либо как протестующие против несправедливости, либо как бунтовщики, создающие несправедливость. При первом фрейме действия правоохранителей незаконны, при второй – вполне законны. Соответственно, будут отбираться подтверждающие детали и характеристики. Избиения, пытки и задержания в одной интерпретации ужасны, и все почти законно – во второй, поскольку официальная точка утверждает, что этого вообще не было. Возникает две точки отсчета для описания реальности: с точки зрения протестующих и с точки зрения ОМОНа. 

Есть вообще прямое отрицание того, что люди видели и слышали. Никита Михалков, например, заявил о протестах, что это компьютерная графика [6]. МВД Беларуси опровергло избиения [7]. Зато Лукашенко хоть и признал, но заявил, что силовиков спровоцировали сами задержанные [8]. То есть факт един, но к нему ведет множество интерпретаций. И наша реакция на этот факт определяется этими интерпретациями. Из-за них начинаются протесты и революции.

И. Гоффман ввел понятие фрейма как способа связки информации и действительности. Любая информация отражает не только факт, но факт плюс косвенно и точку зрения на него, создаваемую путем отбора слов и контекстов. В результате возникает/формируется отношение к факту, что несет не только объективные, но и субъективные оттенки в описание.

Исследователи пишут: “Реальность всегда предстает из определенной перспективы. Эта перспектива дается используемыми нами фреймами, они являются определенной организацией опыта. В определенном смысле мы конструируем реальность, принимая во внимание фрейминг, переключение  и фабрикацию, то есть создание фальшивых представлений о том, что происходит. Но Гоффман подчеркивает, что неправильно считать, что реальность создается, она также задана. Нельзя говорить о парковке, есть ли вообще нет такого места” [9].

Гоффман задает фрейм как “схему интерпретации”, позволяющей идентифицировать бесконечное количество событий, ей соответствующих. Вот пример так называемой “арабской весны” [10]. Это, как и пражская весна 1986 г., когда протест подается в положительном виде, как вариант борьбы за демократию. При этом одни характеристик и события акцентируются, другие – уходят в тень. Использование слов: “пробуждение”, а не “хаос”. Источниками информации являются демократические активисты, а не офицеры безопасности. И такой же пример как освещение американских расовых протестов с “памятникопадами” –  Black LiveMatters. Кто они? Враги системы или ее конструкторы? Факт один и тот же, но интерпретации могут быть абсолютно противоположными.

Событие может быть подано с разных точек зрения, что и создает разные фреймы. Здесь нет объективности, например, в случае протестов Black Live Mattersвы описываете протестующих или как преступников, или как бунтарей за справедливость. И весь фактаж просеивается в ту или другую сторону.

Описание нахождения в заключении в Беларуси сразу переносит нас на взгляд на мир со стороны задержанного, например, вот певица описывает свои 12 дней за решеткой [11]. И эти подробности “убивают” каждого из нас, сидящих в кресле дома. Кстати, тот же Гоффман писал про тюрьму, что там делается попытка сразу же “убить” идентичности и роли, которые заключенный приносит с собой снаружи. И это понятно, поскольку требуется выбить неподчинение.

 С. Чалый анализирует инаугурацию Лукашенко: “визуально для человека, который вступал в должность, изменения были минимальные по сравнению с прошлыми церемониями. То же здание, те же стулья, люди сидят, первый ряд привычный — с высшими чиновниками и родственниками. Все было сделано так, чтобы убедить самого Лукашенко: все в порядке. Для него массовку и собирали. При его зрении не обратить внимание, к примеру, на отсутствие послов — совсем не сложно” [12]. И еще: “Лучше всего происходившее описывают две метафоры: принуждение к любви от домашнего тирана и инаугурация под слоганом коронации Ивана Грозного: «Где мой народ?» А народ-то не пришел”.

Гоффман еще вводит термин – “переключение”, когда происходит смена нюансов, и нечто трансформируется в другое. Например, А. Лукашенко заговорил о западных кукловодах протестов, переключив интерпретацию протестов на чужое влияние. Оппозиция акцентирует инаугурацию как тайную, чтобы снизить ее статус. Все это примеры переключения интерпретаций на другой уровень. При этом основной факт остается тем же. И все происходит вокруг исходной ситуации, которая все время принимает новые формы, благодаря новым интерпретациям.

Исследователи подчеркивают: “Гоффман резервирует концепцию переключения для того, что может быть названо изменение открытого кода ситуации, разграничивая это от фабрикации, где один или несколько людей не знают о переключении кода” [13].  Для социологов концепция фреймов это модель того, как люди понимают и предсказывают социальную реальность [14 – 17]. Фреймы помогают им ориентироваться в жизни, их поведение определяются ими, поскольку они столь же важны, как и факты.

Основной источник фрейминга лежит в медиа, поскольку они и являются главным каналом, выходящим на самую массовую аудиторию. Они как бы “законодатели мод” для мозгов. Исследователи акцентируют: “Новостные медиа без сомнений являются главными в процессе фрейминга: они генераторы фреймов, организаторы и передатчики, соединяющие социальные структуры с индивидом. Новостной контент не является простым набором слов; он несет встроенные социальные значения и отражает распространенные организующие принципы в обществе с помощью отбора слов журналистами, новостных источников и метафор. Этот процесс создания границы проблемы сводит сложную ситуацию к простой теме, формирует человеческие интерпретации, делая некоторые элементы заметными, в то же время игнорируя другие. В случае фреймов “арабской весны” новостной контент не является беспроблемным, но содержит социальные ценности и транслирует идеологии, тем самым реализуя существенную социальную силу” [10].

Когда воздействие идет через фреймы, эта точка отсчета оказывается спрятанной, на первом месте всегда будут факты. Но такая вроде объективизированная подача каждый раз будет разной при том же наборе фактов. Человек получает не только факты, но и взгляд на мир, в котором оказываются, как в корзинке, аккуратно уложенными факты.

Вернувшись на столетия назад, вспомним, что античная риторика, которая возникла как обучение граждан эффективному воздействию, имела такую практическую направленность, поскольку была результатом того, что гражданину следовало самому защищать себя в суде, поскольку адвокатов не было. Все остальное это скорее косвенное воздействие, когда, например, после выхода книг Карамзина “Бедная Лиза” или Гете “Страдания юного Вертера” ширится волна самоубийств, поскольку молодые люди повторили поведение героев. Художественный текст переходит в жизнь. Точно так пропаганда поднимает героические поступки, рассказывая о героизме других. Реклама и паблик рилейшнз подталкивают нас к покупке того или иного товара.

Статус воздействия резко возрастает с появлением массовой коммуникации и массовой культуры. Считается, что комиксы, к примеру, помогли поддержать/поднять дух американцев во время великой депрессии. Это был поток супергероев, “исправляющих” тонус нации. Правда, теперь уже супергерои могут быть полностью отрицательными как в сериале “Boys” (“Пацаны”). Там они выглядят как набор просто “бандитов”, служащих нехорошей цели, хотя население ими восхищается.

Все процессы как социальных протестов, так и социальной стабилизации обществ кроются в правильных коммуникациях. Все страны болезненно относятся к попыткам изменения своей идентичности. Британия аргументировала выход из ЕС тем, что там будет потеряна идентичность. Советский Союз на последнем этапе стал строить “советский народ”, который тогда называли “новой исторической общностью”. Украина строит свою собственную идентичность. Войны идентичности самые тяжелые, поскольку твой, кажущийся максимально личным, взгляд на мир пытаются разрушить.

Часть вторая - тут.