Человечество живет в трех пространствах одновременно: физическом, информационном и виртуальном. Эти пространства взаимодействуют и компенсируют друг друга. Сакральные боги виртуального пространства, например, компенсировали страхи и неизвестность физического пространства, давая человеку более спокойное существование. Идеологические “боги” советского виртуального пространства вели людей к своему варианту рая под названием коммунизм. 

Современное виртуальное пространство, опираясь на телесериалы, акцентирует внимание к будущему, которое по сути потеряно в нашей сегодняшней жизни. В телесериале “Ханна” ЦРУ создает группу убийц, в списке будущих жертв которых люди только до 30 лет. Директор этой программы, отвечая на недоуменные вопросы, говорит, что так они управляют будущим. В большинстве телесериалов будущее выглядит достаточно мрачным, где главной чертой является контроль над каждым гражданином.

Виртуальности прошлого возникают для управления большими массивами людей путем страха наказанием за неправильное поведение с помощью всезнающих и всевидящих богов. Возникшими после неолитической (аграрной) революции большими массивами людей надо было управлять, и большие боги возникают именно в этот период. Это такая система вселенского “полицейского”, которому можно было и пожаловаться на свою жизнь.

Советская виртуальная героика, реализуемая в литературе и искусстве соцреализма, должна была порождать повтор поведения на уровне отдельного человека, программируя правильное поведение и блокируя неправильное уже не за счет страха, а за счет присоединения к высшим ценностям. В реальном мире нам интересно увидеть именно виртуальность, поскольку она как бы лучше и выше реальности. По этой причине реальность часто усиливают материальными приметами виртуальности. Парад, например, это цветы, музыка, улыбки как знаки, “вставленные” в физическую реальность… Самыми интересными новостями всюду являются рассказы о жизни представителей виртуальной индустрии – актеров и режиссеров. 

Можно управлять чисто физическим инструментарием, как это делали в концлагере. Здесь объектом управления становится тело человека, с помощью которого человека заставляют быть послушным. Можно управлять информационным инструментарием, воздействуя на человека логикой сообщения, однотипно делая его послушным только через его разум, а не тело. 

И можно управлять человеком с помощью множества типов виртуального инструментария. Примером ее может служить любовь/борьба по отношению к памятникам: поставить памятник, снести памятник, поскольку хоть памятник и материальный объект, но его символическое значение важнее. Сносы памятников носят болезненный характер из-з производимого ими разрушения символической системы, что происходит сегодня в США как определенная подготовка к коррекции модели мир. Или, наоборот, процесс недавней установки памятников в России Ивану Грозному [1], Сталину [2], Примакову [3], который знаменуют смену политических приоритетов, их фиксации на новом уровне. Все эти памятники отнюдь не отражают прошлое, это памятники настоящему, принимающему новые формы при наступлении новых исторических периодов. Получается, что мы вообще не живем в окружении прошлого, а только в символах настоящего, которое иллюстрируется прошлыми примерами.

Раньше мы могли любить прошлое за его постоянство, теперь власти любят прошлое за то, что из него делают помощника власти сегодняшней. В прошлом можно найти все, чтобы настоящее выглядело как продолжатель правильной линии, идущей из глубины веков. Дверь в прошлое всегда открыта настежь, потому что там можно найти все.

Однако все это как символический “памятникопад”, так и символическое “памятниковозрождение” сопровождается естественным политическим недовольством части населения. Вот, что говорится об Иване Грозном, который внезапно вдруг стал так важен: “Новый памятник создал скульптор Василий Селиванов. Изначально его должны были поставить в городе Александрове (Владимирская область), который вырос на месте Александровской слободы, куда царь в 1564 году удалился из Москвы на время опричнины. Однако из-за возникшей общественной дискуссии открытие несколько раз переносили, а один раз памятник даже убрали через час после монтажа. В конце концов местные власти отказались от установки и скульптуру отвезли в Москву. До сегодняшнего дня единственный памятник Ивану Грозному стоял в Орле, где вокруг его установки также развернулась дискуссия. Противники выступали против «канонизации» царя, указывая, что в годы его правления были убиты десятки тысяч людей, сожжены и разграблены десятки городов, в том числе Великий Новгород, а Русское государство проиграло дорогостоящую Ливонскую войну. Однако губернатор Орловской области указал, что памятник появился в Орле, поскольку город был основан именно по указанию Ивана Грозного в 1566 году [1]. 

Памятник почти современнику – Е. Примакову открыли в Москве в присутствии В.Путина. Еще один памятник Примакову открыли в Белграде, и, хотя реально это оказался всего лишь бюст в российском центре науки и культуры, но факт такой был [4]. То есть установка памятников такой же мощный символический инструментарий, как и их снос. В случае Примакова при этом цитируется разворот его самолета над Атлантикой как пример анти-западного курса, который может легитимизировать решения нынешней власти. Примаков как бы умер, но дело его живет…

Виртуальность формирует/оформляет реальность с целью увеличения эффективности воздействия. Реальность состоит из массы случайностей, в которых может все потеряться. Виртуальность позволяет объединить эти случайности в единый структурированный ход.

Нам встретился интересный пример того, как режиссер  А. Сокуров учил Ельцина “грамотно” подавать заявление о выходе из КПСС. Приведем длинную цитату: “Я спросил его, будет ли он выступать? Обязательно, говорит он. Я засомневался, дадут ли ему слово. Он почему-то был уверен, что ему дадут слово. Я спросил его, у вас есть с чем выступать? Да, отвечает. Я должен буду уйти, а как это сделать? А комната, в которой мы разговаривали, была самой большой комнатой. Там стоял стол, вокруг стола стулья. Я попросил принести лист бумаги. На этом листочке я нарисовал план зала и трибуны дворца съездов, по памяти, конечно. И сказал, что ему нужно настоять, чтобы его посадили с левого края, если смотреть на сцену. Поближе к трибуне, к президиуму, на второй, максимум третий ряд и рядом с проходом. Зачем, говорит он. Если вы соберетесь это сделать, вы не разрушите свое состояние, пока так коротко дойдёте, взмахнете по этим ступенькам, скажете то, что надо, а дальше уже пойдёте туда… Куда нужно. Он очень внимательно слушал. Стол отодвинули, поставили стулья в два ряда, ну как бы ограничения и направление движения, обозначили выход из зала. Я ему сказал все, что надо сказать. Ну как режиссёр я это делал, по-человечески, чтобы придать решительности. Все, что надо скажите, что передать — отдавайте там при всех и дальше идите в зал, уходите. И учтите, что дверь может быть заблокирована. Поэтому, вы когда сядете, вы так краем глаза посмотрите, какая из дверей остается открытой. И ни в коем случае не оборачивайтесь, когда все закончится, что бы вам не говорили, что бы вам не кричали, что бы не происходило в зале — вы просто идёте, не оборачиваясь. Но вы сначала ногой дверь пните, чтобы проверить, что она открыта, а потом уже локтем, как бы не касаясь ручки. Чтобы не получилось, что он заперт, чтобы не биться унизительно в закрытую дверь, если она окажется запертой. А будет оборачиваться, пока идет, или перед закрытой дверью — будут смеяться. Борис Николаевич раза три или четыре между теми стульями прошел, и мне было важно, как он держит подбородок, чтобы он не шел слишком строевым шагом, чтобы он шел спокойно, уверенно, чтобы не очень широкий шаг был. Потому что надо, чтобы он не очень быстро ушел, он должен был выйти без суеты. Чтобы не было побега. Эту часть он выполнил идеально, это видно по хронике. Репетировали до мелочей. Вплоть до того, что, уходя, ему можно расстегнуть пуговицу на пиджаке“ [5].

Как видим, для красоты истории тоже нужен режиссер… А также усердный ученик… И тогда случайное становится системным, то есть неопровержимым. История все время воссоздается, поскольку мы можем сдвигать фокус общественного внимания с одного политика на другого, тем самым обозначая сегодняшнюю преемственность того, что идет прямиком из прошлого.  

Виртуальное строительство в ряде случае становится пропагандой, когда его берет в свои руки государство. Если в песне пели “мы рождены, чтоб сказку сделать былью”, то пропаганда действует наоборот – из были делает сказку. И самое интересное, что человек, даже взрослый, верит именно сказке-пропаганде. Хочется вспомнить Вячеслава Иванова: “Обезьяна сошла с ума и стала человеком”.

Кино + Пропаганда сильнее, чем каждая из этих частей в отдельности. По этой причине и сталинское, и постсталинское время было столь внимательно к кинопроизводству. Они должны были понимать это как активный процесс порождения социальной памяти. Индивидуальная память может быть любой, но социальная память должна работать не столько на прошлое, сколько на настоящее и будущее. Фильм о войне повествует не о том, что было, он учит, каким должен быть человек в следующей войне. Если генералы, как известно, живут прошлыми войнами, то население, наоборот, должно быть готово к войне будущей. И такая подготовка является одной из целей государственной виртуальной политики.

Виртуальный продукт – это долгоиграющий продукт. Он направлен на сегодняшнее, а еще больше на завтрашнее поколение. Газета работает только сегодня, поскольку завтра новости будут уже другими. А вот произведения литературы и искусства сохранятся. Можно сказать еще так: новости интерпретируют действительность, а искусство ее создает. И чем ближе это искусство к массовому сознанию (типа кино), тем эффективность его воздействия больше.

Памятники (еще один долгоиграющий продукт) сносят для того, чтобы на их место поставить новые. Человек не может жить без символов, поскольку в них кодируется социальный опыт одних поколений для передачи его другим. Бесконечное количество памятников Ленину, стоявших повсюду в СССР, представляли собой ментальную защиту всего и каждого от врагов. Это было почти первобытным ритуалом определенного рода колдовства.

Придуманное всегда сильнее и эффективнее реального. Оно не может иметь ни отклонений, ни ошибок. Это как “эталонный метр”, которому должна соответствовать, но часто не соответствует реальность. И этот “эталонный метр” хранится не в какой-то палате мер и весов, а постоянно реализуется в литературе и искусстве, и особенно в кино, поскольку это не только наиболее наглядная реализация идеала, но и инструментарий по его созданию и что особенно важно – обновлению. Мозги обновить сложно, но их внешнюю приставку в виде кино или телесериала вполне возможно.

В действительности мы видим только то, что нам подсказывает виртуальность. Чем сильнее построена виртуальность, тем сильнее оказывается и реальность. В советской Песне о Родине на слова Лебедева-Кумача, есть квинтэссенция советского нарратива:

Над страной весенний ветер веет, 
С каждым днем все радостнее жить, 
И никто на свете не умеет 
Лучше нас смеяться и любить! 
Но сурово брови мы насупим, 
Если враг захочет нас сломать. 
Как невесту, Родину мы любим, 
Бережем, как ласковую мать!

Потом уже этот главный нарратив разойдется на сотни мелких, но в каждом из них должна быть сохранена главная система координат. Государство всегда было и будет главным символическим игроком. Сказал товарищ Сталин “жить стало лучше, жить стало веселее”, и это становится главной официальной характеристикой времени для поколений. Сказал товарищ Брежнев “Экономика должна быть экономной”, и всем стало еще лучше. 

Прошлое должно цементировать настоящее, быть его фундаментом. Люди прошлого об этом даже не задумывались, что мы будем “играть” ими в своих сегодняшних целях. Но реальное прошлое так пластично, что даже Оруэлл отдыхает. Именно поэтому прошлое все время мимикрирует под задачи настоящего. А цели и задачи настоящего так часто меняются, что прошлое просто мелькает перед глазами своими трансформациями.

Государству по своей природе приходится еще заниматься строительством будущего, хотя оно этого особо и не умеет делать, и часто даже не хочет. Оно может строить заводы и фабрики, то есть материальную сферу. Но для будущего самое главное – это смена нематериальной сферы. Это новые смыслы и новые мозги, которые придут вместе с ними. 

Без новых смыслов нет и не может быть будущего. В него просто не пускают со старыми смыслами, которыми сегодняшние политики “прикрывают” свои прегрешения. Они напряженно строят то, что будет никому не нужно тогда, но необходимо им сейчас для демонстрации их бурной деятельности во благо народа.

Государство “задавлено” проблемами прошлого и настоящего, его взгляд обращен назад в этот вал нерешенных проблем. Министерства будущего нет ни в одном государстве, поэтому будущее должно рождаться само. Единственный пример – это США, где в армии сделали командование будущего, которое направлено на скорейшую трансформацию вооруженных сил. Поскольку потенциальные противники – Китай и Россия – уже хорошо изучили все возможности их нынешней армии, она должна быть трансформирована на армию следующего поколения, которая станет для них недостижимой.

Человек живет сегодня, не завтра и тем более не послезавтра. И как раз сегодня государство не может ему адекватно помочь, что продемонстрировала реакция на коронавирус. Ни одна система здравоохранения не смогла продемонстрировать к нему готовности. Ни одна политическая система не выдержала экзамена.

Человек не может жить один. По сути, он все время сверяет свои мироощущения с государственными. И, когда они расходятся, он хочет, чтобы у него все было как у государства. Поэтому мы часто живем в придуманной кем-то жизни. И это тоже очень важно, так как любые рывки вперед движимы виртуальностями.

 Д. Быков, например, назвал СССР страной, которую придумал Гайдар. И, по сути, в СССР действительно было очень много придуманного, соответственно, эстетически красивого. СССР в результате был более привлекателен в виртуальном пространстве со множеством “огрехов” в пространстве физическом.

Быков приводит три базовые советские мифологемы, причем приписывает их именно Гайдару:  

– “Первое: у нас очень большая и очень добрая страна, которая непрерывно о нас заботится. Разумеется, она подбрасывает нам разные испытания, но она всё время зорким отеческим глазом за нами следит и в критическую минуту спасёт” [6],

– “Гайдар любит не просто войну, Гайдар любит творческого, книжного, задумчивого, романтического ребёнка. Ребёнка, который совершенно не приспособлен к жизни, который приспособлен к войне, а на войне умеет только одно — очень быстро погибнуть за правое дело. Так вот, этот книжный, романтический ребёнок и есть настоящий герой Гайдара, потому что он в Гайдаре сидит очень глубоко”

– “И третья вещь, которая и привнесена Гайдаром в советский миф, которая и сделала так, что мы Гайдара до сих пор любим. Гайдаровский мир полон добра, как это ни странно, причём абсолютно щедрого”.

Гайдар построил виртуальный Советский Союз, включив туда все лучшее, что мог придумать. Это принципиально виртуальный мир, который даже по законам жанра имеет право не походить на реальность. Гайдар выстроил сильную и мощную виртуальность, которая жила в головах детей, защищая их от “анормальностей” мира взрослых.

Кстати, и пионерская организация была такой же придуманной виртуальной структурой, необходимой для группового взросления ребенка, поскольку в любом случае она готовила его к будущей жизни. Другое дело, что она с неизбежностью стала мини-ссср, повторяя все его недостатки. Сбор макулатуры и металлолома, политинформации часто делали саму учебу второстепенным делом.

Д. Быков высказался о советской власти так, что она была плохая, но ее убила еще более худшая: “я очень многое ненавидел в Советской власти. И в школе советской мне было плохо. Но я увидел и понял то, что Советская власть убита не чем-то лучшим, а чем-то худшим, чем она. Она убита не свободой, она убита энтропией, ленью, жаждой обогащения, эгоцентризмом разнообразным. Она стала жертвой распада, а не улучшения. Я это всегда понимал. Поэтому у меня довольно рано начались ссоры с моими более либеральными друзьями. Советская власть напоминала мне уже в те годы нашей молодости престарелую училку с ее авторитаризмом, с ее ограниченностью. Но эта престарелая училка как-то еще сдерживает страшные рефлексы класса. А вот когда она умрет, класс разгуляется окончательно. И всех непохожих убьет вообще”.

И еще одно его проясняющее высказывание уже из интервью: “Я не говорю, что Советская власть хороша. Я просто говорю, что сейчас хуже. Система определяется уровнем ее сложности. Мера ее свободы – это мера ее многоэтажности, щелястости, замысловатости ее конструкций. Советская власть была временем сложных текстов, например, таких, как поздний Трифонов. Для того чтобы расшифровать роман “Старик”, нужно потратить вчетверо больше места, чем занимает сама эта небольшая вещь. Сегодня такая вещь немыслима. Есть подражание Трифонову, но нет попытки действовать его методами. Мы живем в очень примитивное время. “Крымнаш” – это абсолютная антисоветская идея. Это выплеск, кстати говоря, звериного национализма. И правильно сказал Глеб Павловский, что они пытаются построить империю даже не до Ленина, а до Петра. Это верно. Они хотят вернуться в допетровскую Русь. Ну, пожалуйста” [7].

Политика всегда ведома виртуальностью.  Все человеческие свершения тоже приходят из нее. Все лишения строительства нового оправдываются ею. Советский человек всегда больше жил виртуальностью, чем реальностью. Это и погубило Советский Союз, поскольку его реальность резко отставала от его же виртуальности. Она и должна отставать, но слова и дела не могут расходиться слишком стремительно, чтобы между ними не образовывался гигантский разрыв, который нечем заполнить. СССР не смог описать будущее, которое строил.

Сегодняшняя виртуальность нацелена в основном на развлечение. Это занижение ее уровня и ее возможностей. Раньше в виде религии или идеологии она правила миром, управляя индивидуальным и массовым сознанием. Это были жесткие системы виртуальности, которые время от времени вступали в противоречие с конкурирующими религиями и идеологиями, разрешая это противоречие войной в физическом пространстве. Они убивали, движимые благими намерениями.

Мы живем в мире, построенном для нас другими. Характерной чертой этого мира является развернутость компаса вины за свою плохую жизнь на нас самих. Мы всегда сами виноваты во всем. А все, кто говорят с нами, это наши спасатели/спасители. Сначала это были представители религии и идеологии, теперь это политики. Первые были “жрецами”, сегодняшние выполняют ту же функцию. А жертва у них одна – мы с вами.

Есть специалисты по строительству таких миров для массового сознания и по удержанию внимания на них. Это, к примеру, спичрайтер, кстати, ими когда-то были и писатели, когда их еще именовали властителями дум. Например, А. Бовин был “автором всех известных «сентенций» Брежнева: «Экономика должна быть экономной», «Мы встали на этот путь и с него не сойдём». Независимая позиция Бовина привела к его мирному «изгнанию» в газету «Известия». «Коммерсант» приводит легенду, которая гласит, что на какой-то дружеской вечеринке его спросили, читал ли он последнюю речь Леонида Ильича. 

«Что значит „читал“? Я её писал», — ответил Александр Бовин и на следующий же день начал новую карьеру — политобозревателя газеты «Известий»” [8].

Избыток информации, который сегодня окружает человека, поднял статус всех подобных специальностей, способных остановить внимание аудитории. Здесь вновь никто не говорит о достоверности, а только о внимании. Побеждает тот, кто удержит внимание. Но это сентенция из мира развлекательности, которую взяли на вооружение политики. По этой причине сегодняшние выборы становятся примером не столько демократии, сколько развлечения, способного увлечь избирателя за собой. Избиратель находится в функции зрителя, выбирающего телесериал.

Часто “строители миров” переносят увиденное в других краях к себе. Кстати, пресс-секретарь Горбачева А. Грачев вспоминает, что в Праге успели поработать многие из окружения М. Горбачева, включая и вышеупомянутого А. Бовина: “Прага, где размещалась редакция международного журнала «Проблемы мира и социализма», патронируемого Международным отделом ЦК КПСС, в середине 60-х годов стала местом теоретических диспутов и политических консультаций между еврокоммунистами Запада (итальянцами, испанцами и неортодоксальным крылом ФКП) и Востока Европы. Задуманный как директивный орган мирового коммунистического движения, журнал превратился в рассадник идеологической ереси и одновременно в центр формирования кадров для будущей демократической революции внутри СССР. Именно с «духом Праги» оказались связаны политические биографии и самого Горбачева (его самым близким другом, с которым он делил комнату в студенческом общежитии МГУ, был будущий идеолог «пражской весны» Зденек Млынарж), и большинства членов его будущего интеллектуального окружения – Анатолия Черняева, Георгия Шахназарова, Вадима Загладина, Егора Яковлева, Георгия Арбатова, Александра Бовина” [9].

И во времена подавления пражской весны: “Анатолий Черняев, находившийся в эти дни в Праге в редакции международного коммунистического журнала, рассказывал, что подобные драматические сцены разыгрывались в эти дни и ночи во многих квартирах его советских коллег: «Сашка Бовин, будущий спичрайтер Брежнева, мобилизованный для написания пропагандистских листовок, днем вымучивал из себя мерзкие тексты, а по вечерам приходил ко мне на кухню пить и плакать от стыда и отчаяния».

А также мнение по поводу важности диссидентов внутренних или внешних: “Годы спустя во время одной из наших неспешных совместных прогулок я спросил Александра Яковлева, кто, по его мнению, оказался больше прав в приближении краха режима — диссиденты или внутренние реформаторы. Яковлев ответил, не задумываясь, как на вопрос, давно выясненный для него самого: «Делить нас нелепо. Нужны были и те, и другие. Без них нас, может быть, и не было бы, по крайней мере в таком количестве, — ведь они скребли нашу совесть. Без нас они бы ничего не добились». Горбачев на этот же вопрос ответил вопросом: «А разве мы не стали диссидентами, когда затевали перестройку внутри брежневского Политбюро?»” (там же). 

От спичрайтера до политтехнолога, все строители вымышленных миров, вспомним, кстати, и Cambridge Analytica с ее спецами по выборам Трампа, должны ощущать мозги других людей, творчески понимать, на что они среагируют. Сегодня мы стали знать гораздо больше об этих механизмах, но все равно принимаемые решения остаются в основе своей творческими. Поскольку мы лишь думаем, как хорошо понимаем других, а так ли это на самом деле никто не знает.

Эволюционный биолог А. Марков говорит: “Соответственно, у нас развита система реконструкции мышления, мыслей и намерений других людей. Она работает настолько мощно, что мы применяем ее далеко за пределами ее применимости. То есть нам легче всего интерпретировать любое событие, происходящее вокруг нас, в терминах чьих-то намерений и желаний. Если человеку в лицо внезапно подует холодный ветер, то человек подумает: враждебная сознательная сила решила сделать ему гадость. И такое приписывание всему сознательных намерений — первое, что делает наш мозг” [10].

И еще: “Если бы для общества однозначно были выгодны просвещение, наука, грамотность и логичность, то было бы прекрасно. Но, к сожалению, в очень многих странах тем, кто управляет обществом, совершенно невыгодно, чтобы люди были разумными и рациональными, ведь ими гораздо труднее управлять. Любой диктатор хочет, чтобы его подданные ходили по струнке, молились какому-нибудь богу и верили в единую идеологию. В таком обществе гораздо легче иметь рейтинг 95%, чем в обществе думающих людей. Поэтому еще большой вопрос, кому что выгодно” (там же).

Правда, следует признать, что мы всегда преувеличиваем роль этих так называемых “думающих людей”, поскольку и они думают не только мозгами, но и телом, не только разумом, но и телевизором, не только рационально, но и эмоционально. И самое главное, они одиночки, которые слабо способны к объединению с другими. Они – это мы, которых перехвалили за нашу разумность.

Если есть инфраструктура управления мировой экономикой, но точно такие возможности есть и у структуры мировой информации, и особенно удачно это получается у мировой виртуальной индустрии, поскольку ее мощь сконцентрирована в одной точке – на Западе. Информационные потоки концентрируются вокруг одних тем и полностью обходят другие. Единое видение мира определяется не столько со стороны физического пространства, сколько со стороны виртуального пространства, задающего распределение внимания человечества. Внимание стало новой важной категорией, когда информации стало слишком много. Но внимание – это не только привлечение, это и “глушение” всей другой информации, которая окажется никому не нужной. И важная информация легко  теряется среди себе подобных как иголка в стоге сена.

Обычный человек видит и читает только то, что должен увидеть и прочитать.“Меню” доступного и возможного всегда в чужих руках. Это делает школа, это делает государство, это делают медиа, – все они являются механизмами для фильтрации информации. Пропаганда требует, чтобы видел многократно то, что должен увидеть. Демократия делает тот же повтор, только заставляя тебя поверить, что это все очень важно. И то, и другое является внешним принуждением. Только в случае “демократической пропаганды” ты смотришь потому, что тебе тоже внушили, что это важно, только это принуждение идет смоделированным, что это твое собственное желание и применение. Это два разных лозунга условной кампании: “ты должен увидеть это” в отличие от “я должен увидеть это”. Понятно, что втором случае мое желание явно будет сильнее.

Неинформационной аналогией этого же процесса является противопоставление сбора грибов в лесу – покупке их в магазине, когда, например, как в США, все грибы приходят только из магазина, никто не собирает грибов в лесу. Они есть, они видны, но люди боятся их брать, чтобы не отравиться. Лишь магазин имеет доступ со своей продукцией в дом американца. Точно так приходит в дом информация, отобранная и упакованная в соответствии с политическими предпочтениями владельца массмедийного магазина.

Если информация стала продаваемым продуктом, то она соответственно в результате потеряла не только свой объективный характер (соответствие действительности), но и свой субъективный характер (эмоцио против рацио). Наш мир из четырех стен открыт для информационных ветров, но нам обычно хватает своего домашнего вентилятора…

При этом сама по себе реальность существует принципиально вне информации, чем в сильной степени способствовала эпоха постправды, уничтожившая значение настоящей реальности, как ее видели прошлом. Теперь реальностью становится все то, о чем говорят. И чем больше будут об этом говорить, тем реальнее будет выглядеть.

П. Померанцев увидел начало потери реальности уже с 50-х годов: “Попытки сеять недоверие начались примерно с 1950-х годов. И это процесс, связанный с раздроблением медиа. Когда-то была одна ВВС, которая говорила тебе: «Вот ваша реальность». Нам предлагалось понимать ее при помощи определенных моделей, метафор, структур. Потом эта «картинка» начала дробиться — вплоть до мозаики социальных медиа. Ясность начала теряться. Идея объективной реальности связана с принципами эпохи Просвещения. А теперь происходит надлом: мы больше не можем согласиться с тем, как определять, что такое реальность” [11].

Продолжение следует