Ведущая «Радио Вести» Ксения Туркова, переехавшая в Украину три года назад, в интервью «Открытой России»  рассказала российскому журналисту Ренату Давлетгильдееву о журналисткой гордыне, Надежде Савченко и работе в воюющей стране: 

— Ты помнишь тот день, когда решила все бросить и переехать на Украину?

— Весной было ровно три года. Уехала я в августе, но решение приняла раньше. Алексей Воробьев, бывший главный редактор «Коммерсантъ FM», позвал меня пообедать и в лоб спросил, готова ли я перебраться в Киев. Я, естественно, долго думала: у меня маленький ребенок, я должна была все взвесить. Но с самого начала хорошо отнеслась к этой идее — приключение, стартап. Конечно, это был другой Киев, еще до событий осени 2013-го. Теплый, прекрасный город, очень дружественный. Я думала, что приеду, запущу вместе с коллегами радио, отработаю контракт и уеду. Изначально так и планировалось: мы пробудем тут год, передадим то, что создали, местным журналистам и менеджерам и вернемся домой. Уехал Алексей Воробьев, после него был другой главный редактор — Александр Иллерицкий, потом еще один — они менялись несколько раз. А мы решили остаться.

— Каково тебе, состоявшемуся московскому журналисту, было переехать в другой город, чужой, где тебя почти не знают?

— А вот и нет. Я работала в России на разных телеканалах, вела новости, начинала как телеведущая, работала на «Эхе Москвы», но никогда меня не узнавали на улице. Здесь же доходит до смешного. Один раз меня узнал священник во время причастия. Узнал мануальный терапевт, производя манипуляции с моей спиной. Узнала женщина в подземном переходе, когда я там выбирала то ли перчатки, то ли колготки. Меня это даже начинает пугать.

— Сперва радио было русскоязычным, сейчас я слышу, что вы все чаще переходите на украинский.

— Оно и сейчас официально русскоязычное, потому что новости идут на русском языке. Но есть, например, ведущий Мыкола Вересень, который говорит на украинском. Есть и двуязычные программы: один ведущий говорит на русском, другой — на украинском. Естественно, гости говорят так, как хотят. Журналисты, соответственно, тоже отвечают, как хотят.

— Не бывает проблем в эфире, когда ты говоришь по-русски, а гость принципиально не хочет тебя понимать?

— Ой, нет, такого вообще никогда не было. Во-первых, Киев — город скорее русскоговорящий. Здесь, как и в любой столице, сплав людей, смесь культур. Естественно, на западе страны больше говорят на украинском, на юге и востоке — на русском. Но если у любого человека в редакции спросить, существует ли проблема языка, тебя просто засмеют. Да, она существует на уровне политиков, но сам ты можешь спокойно говорить, как ты хочешь и где угодно.

— Ты чувствуешь к себе отношение, как к пришлому варягу?

— Оно есть. Конечно, я здесь не совсем свой человек, и я отдаю себе в этом отчет. С одной стороны, как журналист я должна быть критически настроена ко всему происходящему, уметь критиковать власть, замечать ее недостатки и указывать на них. С другой, я себя в этом одергиваю, потому что ощущаю, что вроде бы не имею права. С чего я буду учить людей, когда сама я — представитель государства, которое на них фактически напало. Поэтому стараюсь держать себя в рамках, но в тоже время не сделать так, чтобы мой подход был слишком комплиментарным по отношению к местным политикам. Это сложно.

— Приходится ли тебе извиняться за свою российскость, русскость, стесняться ее?

— Не то чтобы приходилось. Во-первых, украинцы этого не требуют — я имею в виду нормальных украинцев. Конечно, мы не берем в расчет сумасшедших, которые есть в любом обществе. Я регулярно получаю страшные сообщения, причем с обеих сторон. Мне могут угрожать, присылать пересыпанные матом смс со словами то «убирайся оттуда», то «убирайся отсюда». Это ужасно неприятно, не каждый человек сможет это выдержать. Но у радиожурналистов вырабатывается определенный иммунитет к грубости. А если говорить о нормальных людях, то украинцы никаких извинений от меня не требуют. Наоборот, иногда благодарят. У меня был случай в разгар конфликта, когда только начались военные действия. Я ехала с таксистом, и он, узнав, что я из России, сказал: «Спасибо вам, что не уезжаете домой». Это было очень трогательно.

— Не получается ли, что ты вопреки своей воле оказалась втянута в этот конфликт и теперь как бы обязана быть на украинской стороне, потому что работаешь в Киеве?

— Конечно, как и мы все, находящиеся между двух огней. Мы и здесь до конца не свои, и в России для многих я предатель родины. «Ты вернешься, но ты никому здесь не нужна», «в тюрьму тебя посадят», «предательница родины, продала Россию за 30 сребреников» — я все это регулярно получаю. Пишут это вполне реальные люди. Однажды мой бывший коллега присылал мне фотографию с оторванной ногой ребенка и словами: «Как же ты дошла до такой жизни, что это одобряешь». Женщине это тяжело выдержать. Но пока я выдерживаю и бросать не хочу, как-то справляюсь. А еще меня иногда спрашивают: «Ты российской политикой интересуешься?» Я интересуюсь, конечно, но ловлю себя на мысли, что интересоваться там нечем, процессов политических нет. Да, здесь бардак, коррупция, сейчас еще и политический кризис, но есть настоящая жизнь. Одна партия вышла, другая вошла, новые движения создаются, кого-то поймали на коррупции, другого уволили, а этот не хочет уходить в отставку. Есть страсть, есть движение.

— Как вести диалог в условиях чрезмерной истерики, которая сопровождает любой, даже кухонный разговор? Как снижать градус ненависти?

— Это такой соблазн для журналиста, искушение журналисткой гордыней. В принципе, нас всех учили, что журналист не должен себя чувствовать мессией, у которого есть какая-то сверхзадача не просто освещать события, задавать вопросы, а еще и что-то нести, выполнять какую-то важную миссию. Нас предостерегали от этой ошибки. Задача журналиста — фиксировать события, а не спасать мир. Но, может быть, здесь та самая уникальная ситуация, когда это справедливо. За два года работы у меня столько было разговоров со слушателями, когда в эфир лилась ненависть. Бывает, звонит более-менее разумный человек, но опьяненный злостью и начинает призывать к тому, чтобы, например, «выгнать из Украины всех донецких и луганских». Когда слышишь такое, стараешься с человеком поговорить, переубедить его, привести какие-то аргументы. Иногда получается. Здесь люди вообще восприимчивее к такого рода эфирным диалогам, чем в России. Я считаю это своими маленькими победами — не просто журналистскими, но и человеческими, — когда мне удается что-то погасить. Если честно, в такой ситуации работать невероятно сложно: ты все время между молотом и наковальней. Сложно балансировать: пытаешься себя одергивать, чтобы не сказать лишнего, не разжечь, лишний раз не обвинить, не обидеть. Я раньше никогда не читала военные сводки, здесь же читаю каждый день. Это огромная эмоциональная нагрузка, и больно бывает даже физически — горло начинает болеть.

— Ты относишь себя к журналистам, которые остались на позициях объективности?

— Я стараюсь. Но не буду лукавить, я не могу сказать, что полностью нейтральна. Объективность, мне кажется, можно сохранять, а вот сохранять баланс сторон практически невозможно. Если идут военные действия, очевидно, что ты будешь передавать данные только одной стороны. Тем более, что предоставлять слово непризнанным республикам здесь равносильно нарушению закона: они признаны террористическими организациями, и власти могут просто вынести СМИ официально предупреждение (кстати, с нами это было). Недавно наш бывший главный редактор Валерий Калныш написал большую статью о том, что война убила объективную журналистику по обе стороны границы. Во многом он прав. Это такой замкнутый круг: с одной стороны, ты не можешь быть объективным, а с другой — вроде как должен стараться. Поэтому мы, конечно, попали в западню.

— Это потому что война, и она все оправдывает?

— Не знаю, мне сложно ответить. Мне кажется, такую формулировку — «война все оправдывает» — используют именно российские пропагандисты. Здесь тоже не все журналисты белые и пушистые, просто Украина в этом конфликте явно страдающая сторона, поэтому на ее стороне сочувствие. Здесь был конфетно-букетный период, когда всем очень хотелось хвалить новую власть, восхищаться ею. Я вспоминаю некоторые свои реплики в эфире, когда выступал Петр Порошенко во время подписания соглашения об ассоциации. Я вела трансляцию и сейчас думаю, зачем же я все это говорила. Но теперь иначе: и власть опять ругают, и независимые журналистские расследования постоянно появляются. Хотя, конечно, я не могу сказать, что здесь нет болезней, которые есть в России: и фэйки появляются, и необъективность присутствует. Но это скорее потому, что СМИ сосредоточены в руках олигархов, которые ведут между собой войны, — такая Россия 1990-х. Но есть надежда на будущее.

— Ты россиянка или украинка?

— Я украинский и российский журналист, но если говорить об идентичности, я россиянка. Мне часто задают вопрос, готова ли я поменять гражданство. Для меня это очень ответственный шаг, пока решиться на него я не могу. Может, это моя гордыня, и я на себя беру слишком большую миссию, но мне правда кажется, что я в определенном смысле ответственна за то, что происходит в России, и могу что-то изменить, на что-то повлиять.

— Ты хочешь вернуться?

— Иногда да. Но все эти мысли пока касаются очень неопределенного срока. Самый тяжелый эмоциональный момент был в дни трагедии в Одессе. Тогда я серьезно думала уехать, и вообще это был, пожалуй, самый сложный этап моей жизни здесь. Но пока я не могу до конца решить свою судьбу, сказать себе, что останусь в Киеве навсегда. Или, наоборот, что хочу жить в России. Все эти события, наверное, сделали меня более открытой миру. Для себя я определила, что пока тут война, я не хочу уезжать. Когда проходишь вместе со страной такие испытания, она становится родной. Если уж эта история закрутилась на моих глазах, я не имею права все бросить. Это мой личный ответ самой себе.

 Фото: Радио Вести