На телеканале СТБ вышла  серия материалов под общим названием «Пережить Торнадо», в которых журналистка «Вікон» Алена Лунькова рассказывала о суде над группой бойцов добровольческого батальона «Торнадо». «ДМ» расспросил Лунькову о работе над материалами, ее безопасности и выводах по этому громкому делу. 

— Было ли вам страшно в процессе работы над материалами о «Торнадо»? 

— Страшно не было — было очень интересно, поскольку закрытый суд всегда интереснее, чем открытый. И было интересно разобраться, что же там случилось на самом деле. 

— Разобрались? 

— Хочется верить, что да. Пока идет суд, мне не хочется делать какие-то выводы. Но поскольку обвиняемые заявляют, что потерпевшие произносят в суде заученный текст, я всех свидетелей и потерпевших, которых мне удалось найти, записывала в Приволье, в школе № 32, где, собственно, располагался «Торнадо». Мне было важно, чтобы люди не просто дали интервью, а показали на месте, что и где происходило — уверена, что на месте тяжелее врать и скрывать что-то. И у меня после этих разговоров не возникло ощущение, что они что-то придумывают на ходу или врут. Мне тяжело не поверить в их эмоциональные рассказы, и мне не кажется, что обвинение надуманное. 

Напротив, когда я была в СИЗО и разговаривала с самими подсудимыми, как мне показалось, они не всегда были искренними и несколько раз путались в ответах. Однозначные выводы сложно сделать как минимум потому, что и среди потерпевших есть люди с сомнительной репутацией. Например, один мужчина, которому вырезали изображение гениталий на руке и слово «Муся», — у него тоже есть судимости, с Онищенко он был очень близок, когда был членом батальона «Шахтерск». И, как я поняла, у них произошел конфликт, после которого он очень обижен на Онищенко и высказывается о нем крайне агрессивно. Как и записанный нами мужчина в Испании, который не проходит по делу свидетелем или потерпевшим: он также был очень близок к Онищенко, и хоть и рассказывает о нем сейчас всякие ужасы, но, по рассказам бойцов батальона, многое из того, в чем прокуратура обвиняет Онищенко, они делали вместе. 

— Даже если этот человек участвовал в преступлениях, это лишь доказывает, что преступления, в которых обвиняют Онищенко, были. 

— Да, я тоже склоняюсь к такому выводу. Но просто хочу отметить, что дело грязное со всех сторон — и со стороны обвиняемых, и со стороны некоторых потерпевших. И разговоры с обеими сторонами оставляют неприятный осадок. 

— А со стороны правоохранительных органов вы знаете о каких-то правонарушениях по отношению к обвиняемым? 

— Нет. Наоборот, меня поразило, насколько легко и свободно чувствуют себя торнадовцы в СИЗО. У всех есть мобильные, выход в интернет, они активны, пишут посты в Фейсбуке, стримят из суда — мне кажется, никто из подсудимых у нас не имел такой возможности. Они этого не стесняются и не боятся. 

— Кажется, довольно странное поведение подсудимых в рамках закрытого судебного рассмотрения. 

— Мне кажется, это вообще нарушение закона. Для чего людям, содержащимся в СИЗО, ограничивают возможность общения? Чтобы они не имели возможности общаться с потерпевшими, свидетелями, договариваться об общих показаниях и т. д. Например, жена Онищенко говорит, что она не может увидеться с мужем, поскольку она будет давать показания. Тем не менее, я уверена, что у них есть возможность общаться через интернет и мессенджеры. Законность всего этого меня очень смущает, поскольку получается, что никакой тайны нет, и никого это не смущает, — все на это закрывают глаза. 

— Я видела комментарии Онищенко под вашими постами в Фейсбуке, в которых он обвиняет вас в манипуляциях, заявляет, что вы — желтая пресса и так далее. Вы не опасаетесь за свою безопасность?

— Я инфантильно полагала, что у обвиняемых не будет претензий к моим материалам, поскольку я давала объективную картинку, давала возможность высказаться в равной степени обоим сторонам. Поэтому я была уверена, что материалы не вызовут у Онищенко и других обвиняемых претензий к моей работе. Оказалось, что это не так. Он очень активно начал комментировать мои материалы — и после первого же его комментария мой шеф-редактор предложил мне охрану. Я отказалась, потому что, как мне кажется, если бы люди действительно хотели мне причинить вред, они не стали бы писать мне в соцсетях. Так что бояться нечего. 

— Вам не было психологически тяжело общаться с представителями батальона? Например, с тем же бойцом с позывным Моджахед, который считает, что Гитлер победил, а в крематориях картошку пекли? 

— Если говорить о том же Моджахеде, то ему, как мне кажется, хочется популярности и славы. Ему двадцать лет, до этого он был репером, и мне показалось, что эти его разговоры — просто желание выделиться и шокировать людей. Он меня спрашивал, почему я именно его выбрала для интервью, видела ли я его клипы, просил показать, как он выглядит в кадре. Так что у него в голове страшная путаница — то джихад, то Гитлер, — и если бы он свой, так сказать, пыл пустил в другое русло, может быть, он мог бы состояться как исполнитель. Но все пошло не так. 

Но вообще, вся ситуация немного меня удивила. Нам в СИЗО перед съемкой сказали, что сейчас приведут Онищенко, он будет сидеть в такой клетке, а мы с оператором — в другом помещении, и будем через решетку брать интервью. Мы выставили свет, стали ждать — и тут в наше помещение открывает дверь и заходит Онищенко, без всякого конвоя, без наручников. Мы оба слегка растерялись, но буквально через две минуты любопытство победило, да к тому же Онищенко первые сорок минут вел себя исключительно культурно, тихо отвечал на вопросы. И только после моего вопроса «Почему я вам не верю?» он стал реагировать эмоционально — и только тогда я стала узнавать того Онищенко, которого мы видели на видео, показанном генпрокуратурой на закрытом заседании. 

— Кроме того видео, которое показывают в суде, было достаточно много другого, не менее впечатляющего видео. А у вас на странице в Фейсбуке были опубликованы скрины переписки якобы Онищенко с волонтером, которого обвиняют в растлении своих детей. Скрины эти потом были удалены — почему? 

— Я их не удаляла — это сделал Фейсбук, после чего мой аккаунт заблокировали на неделю, я не могла ничего писать, поскольку выложила эту переписку. Видимо, есть какие-то правила Фейсбука, которые запрещают публиковать интимную переписку или что-то подобное. На самом деле даже не я их выложила в Фейсбуке — на своей странице это сделал журналист, блогер Владимир Бойко. И я просто разместила на своей странице уже существовавшие в интернете материалы. А сделала это именно потому, что услышала заявления Татьяны Черновол о каком-то сексуальном насилии над детьми в деле «Торнадо» — и только просмотрев эту переписку, поняла, о чем она говорила, — хоть и перепутала все, как обычно. Оказалось, что именно эта переписка стала поводом для задержания волонтера Саванчука: при задержании Онищенко у него изъяли телефон и обнаружили переписку и фото, которые можно характеризовать по статье о совершении развратных действий в отношение малолетних. Проводились проверки, с детьми Саванчука говорили эксперты, психологи, и пришли к определенным выводам. 

— Как, по-вашему, почему СМИ стали так обширно освещать преступления бойцов только сейчас? Не может же быть, чтобы и раньше не случались подобные истории? 

— Еще год назад я снимала материалы о мародерстве и, скажем так, нехорошем поведении бойцов в зоне АТО — и в целом я понимала, что война — грязная вещь. Но даже мне было сложно поверить, что все может быть настолько плохо. И что люди могут так издеваться над другими людьми — меня это шокировало. Но мне хочется верить, что эта ситуация — исключение из правил, что подобных преступлений мало и большинство наших бойцов — порядочные люди. И именно поэтому надо такие ситуации освещать, говорить о них — чтобы ни у кого не сложилось впечатление, что война все спишет.

Фото: Дмитрий Волошко