О политике, об экономике, о взаимоотношениях ключевых субъектов общественных отношений - обо всём существенном хороший журналист знает в разы больше, чем рассказывает. Да и ньюсмейкеры - хозяева государства и бизнеса - часто общаются с хорошими журналистами, словно заговорщики, объединённые умалчиваемым.

При этом в Украине крайне редко случаются крупные скандалы, связанные с тем, что журналист вдруг сокращает расстояние между своим знанием и знанием общества, раскрывая в каком-нибудь медиа какие-нибудь факты, о которых все остальные, кто в курсе, спокойно молчат. И молчат потому, что узнали об этом в рамках доверительного общения с кем-то влиятельным, а нарушать доверие - плохо. Либо потому, что не могут доказать то, что знают, хотя и понимают, что знают не чью-то выдумку, а подлинный факт. Либо потому, что рассказывать невыгодно, иначе утратишь источники и никто больше стоящей информацией не поделится. 

Да и, к тому же, часто возникает вопрос, а почему, собственно, журналисту или в присутствии журналиста говорят нечто скрытое от общества, но для общества значимое? Не «слив» ли это? Не вовлекается ли, таким образом, журналист невольно в подковёрную борьбу? Мол, опубликуешь - сыграешь в чьих-то интересах, и кто знает, не вредна ли для общества реализация этих интересов, хотя и, казалось бы, полезен рассказ о чём-то ранее обществу не известном?

В общем, об этической подоплёке отношений журналистов и ньюсмейкеров в контексте умалчиваемого у нас обычно не говорят. А вот на прошлой неделе в России эта тема была очень горячей - и почему бы не перенести эту дискуссию и на нашу территорию? Ещё раз: топ-журналисты в Украине многое знают и умалчивают, а общество в Украине многое не знает и, наверное, с интересом бы узнало. Этично ли, профессионально ли журналисту молчать в тех случаях, когда журналист всё-таки может увеличить общественное знание? 

Молчать о том, что было сказано «не под запись». И о том, что было сказано в рамках какого-нибудь как будто приятельского общения «не для публикации». Может, это неправильно? Или правильно - и такому молчанию нужно учить и начинающих журналистов?

Итак, в Москве журналист Евгений Левкович опубликовал интервью с Константином Эрнстом, остававшееся «на полке», потому что Эрнст запретил его публикацию. Заодно Левкович рассказал о том, что Эрнст якобы говорил «не на диктофон», а именно: заказчиком убийства Владислава Листьева якобы был рекламный магнат Сергей Лисовский. И многие - в том числе журналисты и медиа-менеджеры - сразу же Левковича осудили, решив, что Левкович поступил неэтично и непрофессионально, нарушив доверие к нему интервьюируемого. Мол, журналист - не гражданский активист, у журналиста другие функции и своя этика, и Левкович пошёл против этого. А у нас как бы оценили подобное?

Например, Наталья Лигачёва, главный редактор «Детектор медіа» - единственного «цехового» издания в Украине, считает, что нет однозначного ответа на вопрос об этике в подобных ситуациях. У себя в фэйсбуке она написала по поводу Левковича и Эрнста: «Любой журналист сталкивался в своей жизни с такими случаями. А что перевешивает - порядочность по отношению к конкретному человеку или возможность (обязанность?) дать обществу важную, социально значимую информацию - наверное, каждый решает сам и каждый раз как в первый раз».

Тем не менее, нельзя не отметить, что если уж украинские журналисты решают это для себя фактически в 100% случаев одинаково и спокойно молчат о большем, чем допускаемое их собеседниками для публикации, то, значит, существует и некое правило, определяющее это. Что это за правило? 

Вот как мне ответил Виталий Портников: «В разных традициях журналистики существуют разные подходы к тому, что происходит во время интервью. У нас - в постсоветской печати - принято согласовывать текст, а в западной прессе - не согласовывают. Но есть важный момент: люди, разговаривающие с журналистами из западных СМИ, как правило отчётливо понимают, что сказанное ими и есть информация, и поэтому с ними не нужно согласовывать тексты. У нас же совершенно иначе: сказанное во время интервью не имеет никакого значения... Это большая проблема людей, которые работают в этом жанре. Я всегда с ней сталкивался и вся моя профессиональная деятельность первых десяти лет моей карьеры, когда я, собственно, интервью и занимался, была полна кошмарных разочарований.

Например, очень хорошо помню, какое разочарование я испытал, взяв интервью у политического обозревателя и первого посла Советского Союза в Израиле Александра Бовина. Я получил текст - полностью перечёркнутую машинопись и написанные от руки совершенно другие слова. А самая неприятная ситуация у меня была с интервью, которое мне дал бывший член Политбюро ЦК КПСС Кирилл Мазуров. Это человек, руководивший операцией по оккупации Чехословакии в 1968 году. Получилось замечательное интервью - по тем временам. В этом интервью рассказывалось о личных взаимоотношениях руководителей парторганизаций в 1960-е - 1980-е годы, об отношениях с Хрущёвым и Брежневым, об отношениях Хрущёва и Брежнева между собой, о работе в Совете Министров, о Косыгине, об Афганистане, о Чехословакии...

Ничего этого в тексте не осталось - всё было сглажено настолько, насколько можно было сгладить. Но - поскольку договорённость у меня была с Кириллом Трофимовичем о том, что интервью выйдет после согласования с ним и с его помощником (ещё же есть всегда у таких людей помощники, которые всё вычёркивают!), то я не публиковал полный вариант даже после его смерти - я не считал себя вправе, потому что просто дал слово. И считаю, что это нормально для журналиста, если он обещает, что это будет именно так, и не нормально - не этично и не профессионально, если журналист нарушает такое обещание.

Однако подчеркну: люди, которые с нами разговаривают, очень часто хотят произвести на нас впечатление того, что они крутые, великие, что они так много знают. И это всё правда - они очень много знают, очень много могут рассказать. Но не хотят, чтобы этот их рассказ интересовал широкую публику. Таковы правила игры, в которых мы существуем. Человек должен делать для себя профессиональный выбор. Либо он отказывается от работы по этим правилам, но тогда нужно понимать, что он в этом пространстве теряет источники и люди не будут с ним больше разговаривать. Либо он должен оговаривать, что эта беседа будет опубликована в том виде, в каком она происходит; я несколько раз публиковал так интервью с действующими членами Политбюро ЦК КПСС - с Владимиром Ивашко, со Станиславом Гуренко. Эти тексты не вычитывались. Так же я публиковал интервью с президентом Узбекистана Исламом Каримовым. Я им говорил, что их мысли ценны сами по себе и что я не хотел бы, чтобы мы говорили на основе личного доверия ко мне, а что я хотел бы, чтобы они говорили через меня с читателем».

LB.ua: Но ведь, возвращаясь к случаю Левковича - Эрнста, сам Эрнст должен был всё это осознавать и выбирать, что он говорит и кому он говорит и на каких условиях?

Виталий Портников: Думаю, что Эрнсту - а он ведь бывший журналист - было важно показать свою информированность и крутизну человеку, с которым он беседовал. Была ли оговорена возможность публикации без авторизации? Думаю, что нет. И поэтому Эрнсту, судя по всему, было всё равно, потому что для него эта беседа была лишь поводом для дальнейшего согласования текста. И это - уже большой прогресс в российских условиях, потому что многие интервью сейчас происходят без прямого контакта с интервьюируемым.

LB.ua: И, видимо, после этого скандала будет ещё больше таких бесконтактных интервью...

Виталий Портников: Да. Есть форма, когда журналист отдаёт вопросы, и ему присылают ответы. И многие журналисты делают вид, что беседа на самом деле состоялась. И есть ещё одна форма политических интервью в России, когда журналист сам пишет и вопросы и ответы, а якобы интервьюируемый это подписывает. Такова российская реальность - и мы все про неё знаем, тут не надо никаких игр. Поэтому Эрнст считал наверное, что он уже сделал огромное одолжение какому-то журналисту, - потому что он причисляет себя к небожителям, до которых практически невозможно добраться, а не то что беседовать, - и считал наверное, что журналист оценит это и будет лояльно относиться к последующему тексту. Но просчитался - потому что встретился с совсем другим человеком.

Примерно в том же духе прокомментировал эту тему и Вячеслав Пиховшек. По его мнению, нет никаких обстоятельств, которые оправдывали бы нарушение журналистом доверия его собеседника и публикацию сказанного «не под запись». И если даже журналист услышал что-то по-настоящему важное для общества и не считает, что допустимо умалчивать об этом, то он обязан как минимум не называть того, от кого он услышал такую информацию. Иной подход означает отказ от главных правил журналистской работы. И в основном, как считает Пиховшек, на такой отказ идут молодые журналисты, у которых проблемы с «раскруткой». Вот чтобы раскрутиться - нарушают доверие.

С другой стороны, подчеркнул Пиховшек, и сами интервьюируемые должны чётко оценивать ситуацию и понимать, что и где говорить.

Аглая Топорова, ответственный секретарь и заместитель главного редактора газеты «Коммерсантъ», также считает неэтичным поступок журналиста, опубликовавшего сказанное ему «не под запись». Она прокомментировала мне это так: «Если в рамках интервью отношения перешли из формальных в личные, то мы вынуждены относиться к ньюсмейкерам как к личным знакомым, приятелям, а они, соответственно, вправе требовать от нас соблюдения человеческих стандартов общения. Это всегда ужасно, когда ньюсмейкер не под запись рассказывает какие-то вещи, которые реально проясняют ситуацию...

Но если публикуешь без разрешения сказанное не под запись - то до свидания. Максимум возможного в такой ситуации - уговорить ньюсмейкера согласиться рассказать всё то же самое под запись, пусть и другими словами. В этом, я думаю, разница между журналистом и папарацци: папарацци ловит своих героев на слабости, а журналист пытается превратить данную ньюсмейкером слабину в общественно важную информацию, но, разумеется, с согласия ньюсмейкера».

Олег Базар, главный редактор LB.ua, придерживается сходной точки зрения: «Журналист - не священник, а интервью - не исповедь, но публиковать сказанное «офф-рекорд» в рамках интервью прямой цитатой своего собеседника он не должен. Как в силу этических норм журналистской деятельности, так и по той простой причине, что он не сможет ничем подтвердить, что данные слова были произнесены. Я уже не говорю о том, что журналисту, решившемуся на подобный шаг, больше не стоит рассчитывать на откровенность своих собеседников в будущем. Конечно же, журналисту не пристало молчать, когда он получил - даже в рамках общения «офф-рекорд» - информацию, имеющую большое общественное значение. Но при этом у него есть десятки способов это сделать, соблюдая анонимность своего источника. Источник информации вправе надеяться, что журналист не раскроет имени своего собеседника».

«Для нас актуальнее иная проблема, - добавил Олег Базар, отметив то же, что беспокоит и Виталия Портникова. - Зачастую во время интервью собеседники журналистов говорят очень открыто, а потом - на этапе согласования - цензурируют свои же слова. И журналист в такой ситуации бессилен. В лучшем случае он может указать в тексте, ответы на какие вопросы были изменены или убраны вообще. Это обусловлено особенностями нашего законодательства».

Таким образом, журналисты в нашей стране практикуют умалчивание во многих случаях не по доброй воле, а просто потому, что другого выхода нет - журналисты в каком-то смысле в тупике. И рады были бы не молчать, но не хотят остаться без источников информации и не у дел. Впрочем, это в тех случаях, когда вопрос не в этике. А когда вопрос в этике - журналисты обычно достаточно щепетильны, чтобы ньюсмейкеры продолжали доверять им и «не под запись» говорить то, что действительно проясняет ситуацию.

Но выгодно ли такое положение обществу? Может быть, эти правила в журналистике работают на сохранение закрытости нашего общества? Может быть, нам как раз и не хватает журналистов буйных и порой безответственных - как Левкович? Чтобы открывали обществу большее и, следовательно, чтобы обсуждалось в обществе большее?

Фото -  publicpost.ru