Роман Гургенович, вы родились и выросли в Нагорном Карабахе во  время войны, когда хорошие и плохие человеческие качества наверняка обнажались, приобретали идеальные или утрированные (как хотите) очертания. Когда вы впервые  стали  осознавать,  что такое «хорошо» и  что такое «плохо»?  

С утра человек может быть плохим, к полудню – хорошим, а вечером – совсем неприятным. Я бы посмотрел на этот вопрос шире. Существуют, например,  два писателя – Толстой и Достоевский. У Льва Николаевича все образы монологичны. Заявленные  раз и навсегда. Возьмем Волконского... Замечательный человек! Во всех своих проявлениях. У Федора Достоевского кардинально иные герои:  поначалу они совершают  добрые  поступки, потом преступления, затем каятся…  И во всех них – Его Величество Человек! Конечно же, я могу разобраться: что  «правильно» - что  «дурно». А вот «плохой – хороший» человек… Догадываюсь. Но не всегда.  

 

Да нет…  Хотя помню:  мы с одноклассниками  (где-то классе в 8-9-м) увлекались игрой в настольный теннис – в спортивном зале стояла доска, на которой мы и состязались по ночам. Кстати,  играл я хорошо, даже чемпионом школы был. Однажды утром, когда  уходили из спортзала  (ночной сторож, инвалид , спал), увидели банку масляной краски. И  мы разрисовали ему лицо – намалевали усы, бороду, брови… А когда пришли на занятия, выяснилось, что сторож  не мог открыть ни глаза, ни рот.  Все, конечно, поняли,  чьих рук дело…  Этот случай   помню по сей день.

 

Если говорить о творчестве,  коллеги нередко  жалуются: мол, в «наши» времена не давали снимать то, что хотели, существовала цензура  и так далее…У меня подобное было, но я не люблю это вспоминать. А вот в финансовом смысле мрачные периоды помню. Ведь я, по сути, лишь в 94-м или 95-м году впервые принес в семью приличные постановочные. Когда снял «Первую любовь». Первая белая полоса – финансовая.  

 

Что касается  грустных  моментов  в личной жизни?  Уход мамы и брата…  Более ничего плохого, пожалуй, не происходило. Тьфу-тьфу. Наверное, я был слишком большим жизнелюбом. Должен признаться, что по жизни я – элементарный везунчик. В моей судьбе больше фарта, нежели таланта.  (Улыбается)

 

Ну вот, говоришь правду -  уличают в кокетстве.  Той степени таланта, которую я предполагал,  - нет.   Мое «эго» увяло где-то  в 79-м  году, когда пришло понимание, что я не тот режиссер, какого сам себе придумал. Воображал – стану Феллини, или кем-то из великих.  И вдруг осознал: кто я и каковы мои возможности.   Однако, как ни странно,  меня данная констатация  не озлобила – снял «Полеты…», выплеснул желчь и стал еще лучше. По-человечески.  Меня, к сожалению,  вообще  больше волнует,  что обо мне говорят как о личности, нежели как  о режиссере. Первый признак, что  уже можно не работать. 

Еще в 90-х годах я придумал  «Ангела-хранителя», подал заявку на фильм, но затем распрощался с этой затеей. А сейчас обратился к профессиональному драматургу: мне уже прислали часть сценария,  однако,  если он будет кардинально отличаться от заявки,  – делать  картину не стану.  Все прояснится  к 15 мая.

Не обижая многих, могу сказать, что единственный, кто мне интересен, это Евгений Миронов. Он разный. Можно сказать, почти не играет  себя в предлагаемых обстоятельствах. А это сложно – изображать  не себя. В моих картинах – «Полеты во сне и наяву», «Храни меня, мой талисман», «Поцелуй», «Филер» -  Янковскому вообще не нужно было играть. Олегу следовало просто отказаться от неких штампов, которыми он, как и всякий актер, пользовался,  и оставаться  самим собой. Мне был интересен  человек именно с такой органикой,  как артист Янковский. Через нее я мог выразить свои мысли  об интеллигенции. Поскольку также почему-то считал себя  интеллигентным человеком.  (Улыбается) А фильмы, которые я перечислил, - в общем-то, о судьбе интеллигенции Российской империи или бывшего Советского Союза.

Конечно.  Из всех снятых мной  картин, пожалуй, только «Бирюка»  оставил бы в цвете. Там  лес, богатство красок – жалко было бы их потерять. И вообще,  думаю, в мире  нет ни одного приличного режиссера, не мечтающего снять черно-белое кино. Кроме,  наверное, Параджанова и Гринуэя. Их цвет в кино – это совершенно другое.  Я, кстати, люблю графическое изображение не потому, что противопоставляю его колористике.  Просто, цвет – своеобразное приближение к жизни. Некое подражательство, обезьяньичанье.  Проведу параллель: кино и театр. В театре между  публикой  и сценой существует занавес,  разделяющий  эти миры. Так вот: лишь два контрастных цвета – черный и белый  на полотне в кинозале – условная завеса между зрителем и экраном. Признаюсь, я бы с удовольствием снимал черно-белое кино. В нем скрывается тайна. Именно потому, что в жизни все в цвете, а в ч/б – нет.  

 

Воображением. Зритель  -  невольный соучастник действа:  ему показывают  черно-белый  пейзаж, но  он ведь   помнит, что река – синяя, а роза – желтая… В таком кино больше авторского начала, не зря арт-хаус  тяготеет  к  подобному стильному, лаконичному  изображению.  В нем  есть  мистика, загадка. Я называю это соучастием, сопереживанием, сомыслием. 

Если говорить о мышлении – это плохо,  прямолинейно: неумение анализировать, подвергать сомнению задуманное, сделанное. Не в обиду никому, но я не приемлю актерскую школу, преподаваемую в Украине. Равно как и в Армении. Похоже, артистов учат приблизительно так: плОхОй – хОрОший. Злой – добрый. А между этими качествами – тысяча нюансов. Тысяча! Обобщая, скажу: когда человек не черно-бел, он – не масса. Подобные личности  на митинги не ходят. Правда, граница между добром и злом – и бесконечна, и на расстоянии миллиметра. 

 

Как кавказец, не люблю скупых и беспринципных, подхалимов и подлиз, а также конформистов. 

 

Честь  и достоинство. Господи! Если эти качества у человека есть, и он умеет их защитить, то принципиален и порядочен.

 

Юмор? Цвета радуги. Всех цветов.  Юмор ведь  не только умение смешить, рассказывать анекдоты и быть интересным в обществе. Это отношение к себе.

 

Это интересно. Но лучше подобных  вещей  не делать. Как-то одна старуха в Коростышеве  предсказала, что я проживу до 86 лет:  мне сделают  некую операцию, и если она пройдет  удачно – судьба подарит  еще  12 лет жизни. Моя первая реакция: «Вы что, с ума сошли?! Мне ведь важно, чтобы друзья и приятели находились рядом». А если их уже не будет? 

 

В Киеве – Константина Ершова ( «Вий», «Грачи» - Авт).  Мы дружили вчетвером – он, я, Вячек Криштофович («Одинокая женщина желает познакомиться», «Ребро Адама», «Я тебя люблю» - Авт.), Миша Беликов («Ночь коротка», «Как молоды мы были» - Авт.). Искренне  помогали друг другу.  Костя  - наиболее  благородный среди нас,  самый образованный, аристократичный и  нежный товарищ.  Да… Мы очень часто вспоминаем его: «А помнишь, Кот сказал?..»  Равно, как   в Москве Пашу  Лебешева (российский кинооператор – Авт.).  В последние годы его жизни многие думали:  Паша заматерел,  стал халтурить…  Теперь же, когда собираемся, только о нем и говорим – об остальных пресно и скучно! Паша – экстраверт, матерщинник, а Кот  - совершенно иной.  Интраверт.  Вот этих людей  очень недостает.

 

Сегодня в  Киеве  наиболее близки мне   Миша Беликов и  Коля Рапай (заслуженный  художник Украины  – Авт.).  Колю  вижу каждый день.  Он -  человек моей волны. Когда  встречаемся без посторонних –  поем  или танцуем. Короче – валяем дурака. (Смеется) Проведу два  часа в его обществе:  бодрит, будто физкультурой позанимался. Или  Чарли Чаплина насмотрелся… 

 

(Смеется) Мне 50 лет. За день до дня рожденья я должен улетать из Москвы  во Францию. И вдруг в посольстве  сообщают, что вылет переносится на 17 апреля. Саша Абдулов и Олег Янковский уговаривают меня отметить юбилей у Абдулова  на даче. Гостей понаехало человек 70. Привезли массу подарков. Все их складировали  в «мерседес» какого-то армянина. Я этого человека  хорошо запомнил: он весь вечер разговаривал с кем-то во дворе, и у него была огромная кипа долларов!  После вечеринки  гости разъехались, а я остался ночевать на даче. На следующий день в 9 утра объявился Шура Атанесян (кинорежиссер, продюсер – Авт.) и сообщил, что ему позвонила жена этого армянина и сказала, что он ударился в бега в связи с какими-то своими проблемами. Когда друзья узнали об этом, Ярмольник долго сокрушался: «Я тебе  потрясающий виски подарил! В Москве ни у кого такого не было!» Эту историю я хорошо запомнил! (Смеется) 

 

Коллеги предлагали отметить его широко, как  шестидесятилетие, которое прошло в бывшем Октябрьском дворце.  Но я против  таких  помпезных церемоний, как, впрочем, и десять лет назад.  Когда-то делился  мыслями по аналогичному поводу с Марчелло Мастрояни:  «Если бы  был богатым, арендовал бы на юбилей  большой теплоход, на котором поместились все мои друзья, и нам не нужно было бы даже сходить на берег…» Мастрояни  согласился: «Это и моя мечта тоже, но только без моих друзей!» (Смеется) А если серьезно: планирую уехать с женой, а, может, и с детьми, в Париж. Тем более, там 14-го планируется показ моего фильма «Ночь светла». 

 

Конечно, я беспокоюсь за детей, но доволен, что они, на мой взгляд, глубоко порядочные люди. Умеющие дружить. Быть щедрыми.  Есть тайные мысли,  как у любого  родителя, но это не предмет журнальной статьи. 

Об этом  рановато говорить. Ему 11 лет. Но поскольку внука зовут Роман Балаян, хотелось  бы видеть его тем, кем не стал я.