Мы сочли возможным логически связать два этих текста, учитывая то, что один из них, написанный сотрудником Института глобальных стратегий Русланом БЕДРИКОМ , носит более теоретический характер. В то же время статья обозревателя "Детектор медіа Сергея ЧЕРНЕНКО, которую мы опубликуем завтра, посвящена некоторым практическим тенденциям и особенностям отечественной политической медиа-аналитики.

Психотехника управления партией,

ее рекламная кампания, лозунги и марши –

это все не украшения. Это и есть суть политики…

Йозеф Шумпетер

В отечественном политическом дискурсе низкий уровень политической культуры и напрямую связанное с этим низкое качество политического участия - основной аргумент в пользу того, что общество еще “не доросло” до классической демократии. С точки зрения экономических и политических элит скромные (по сравнению с ожидаемыми) результаты постсоветского реформирования также находят свое обяснение в плоскости неразвитости слабости гражданского общества и связанных с этим негативных социокультурных тенденций. И в том и в другом случае проблема умещается в рамках простой логической схемы: низкий уровень политической культуры объясняет отсутствие полноценного гражданского общества, отсюда – недостаточная степень общественной контролируемости власти и формирование неприемлемой для демократии модели политического поведения элит – своеобразной “кулуарной политики”.

Однако, практика принятия “закрытых”, внутриэлитные решений - это не украинская и не постсоветская проблема. Тенденции к “выключению” традиционно активной части общества из политических коммуникаций становится актуальной в рамках глобального гражданского общества. Несмотря на то, что в эволюции демократии прослеживается четкая тенденция увеличения процентного количества наделенных политическими правами граждан, а на современном этапе - усовершенствования гражданского социального и правового пакета, это вовсе не означает, что мы имеем дело с прогрессом демократии. Современная демократия сталкивается с ситуацией, когда визуальное расширение поля политического влияния гражданского общества и СМИ, как социального института, обеспечивающего прозрачность власти, все больше напоминает чисто механический процесс и протекает на фоне фактической “инфляции” политических прав и снижения качества политического участия граждан. Растущий абсентеизм даже самой активной, сознательной и “неманипулируемой” части общества приводит к “приватизации” общественного мнения в частности и гражданского общества в целом теми, кто формирует национальный и глобальный масс-медийный контекст.

Политика как медиа-процесс

Вторая половина ХХ века стала не только временем масштабного экономического прорыва западной цивилизации, становления глобального рынка и формирования мировой системы разделения труда. Послевоенный период - это время господства концепции “государства благоденствия” со свойственной ему социально-ориентированной экономикой и политикой, выражавшейся в постоянном повышении качества государственного “социального пакета” и усовершенствовании механизмов обеспечения гражданских прав и свобод. Но кроме всего прочего – на Западе - это еще и эра “прозрачных правительств” и “открытых элит”, символом которой стал невиданный до того рост влияния и независимости средств массовой информации, ставших ключевым фактором обеспечения “прозрачности” принятия политических решений и неотъемлемым институтом западной демократии. Становление СМИ в качестве полноценного и влиятельного института демократических систем привело к тому, что в данный момент ни одна из развитых демократий не мыслит себя без мощного и независимого масс-медийного сектора.

Для периода так называемых “государств всеобщего благоденствия” был характерен акцент на групповые интересы при организации политических контактов элит и “неэлит”. Коммуникации велись в едином, актуальном как для первых, так и для вторых смысловом поле. Традиционный властный “триумвират” с его “классическими” составляющими – законодательной, исполнительной и судебной органично дополнялся четвертым (СМИ), и пятым (общественное мнение) .

Увеличившиеся в десятки раз “информационные скорости” создали объективные предпосылки для возрастания социальной роли СМИ, которые должны были, наряду с другими политическими факторами стать фундаментом “новой демократии” – социально-ориентированной, интерактивной и транспарентной. Конец ХХ века дал жизнь новым концепциям, суть которых сводилась к тому, что усиление информационной составляющей демократии и связанный с этим ростом мобильности и интерактивности СМИ ознаменовали наступление новой эпохи. “Интерактивное государство” должно было стать панацеей для человечества ХХI века, которая сделает каждого активным участником политического процесса, а власть – общественно-контролируемой.

Однако “информационная эйфория” безвозвратно уходит в прошлое, сменяясь осознанием того, что информационная эра наряду с технологическими “плюсами” несет в себе огромный пласт системных “минусов”, ставя как перед элитами, так и перед обществами задачи гораздо более высокого порядка, чем эпоха индустриальных обществ или период расцвета “государства благоденствия”.

Проникновение масс-медиа во все без исключения сферы жизни, постоянное расширение “полномочий” СМИ и монополизация ими сферы конструирования общественного мнения привели к размыванию границ между объективной политической реальностью и реальностью виртуальной или масс-медийной. По сути, вне медиа-контекста событий и явлений просто не существует. Медиа-реальность, подменяя собой реальность объективную, формирует ключевые социально-психологические парадигмы, а значит – конструирует общественное сознание и моделирует политическую конъюнктуру. Превратив политику в медиа-процесс и стимулировав соответствующие трансформации в процессе политических коммуникаций, СМИ деформировали систему представительства гражданских интересов и предопределили изменения внутреннего контента самого понятия представительной демократии.

Медиакратия (власть масс-медиа) или медиа-власть

Медиакратия (власть масс-медиа) - концепт, оформившийся как закономерная реакция на расширение медийного поля, оформление СМИ в “четвертую власть” и усиление их социальной роли. Однако признание медиакратии действительностью означало бы, что основным криэйтером политической реальности являются СМИ, при этом выступая в роли автономного института, монополизировавшего не только сферу общественного сознания, но и поле принятия политических решений. Но поле “создания” политической информации, как и пространство принятия политических решений достаточно узко – оно имеет элитный и сравнительно замкнутый характер (создание ключевых информационных поводов – в значительной степени прерогатива элит и государства), соответственно и масс-медийная политическая повестки дня становится все более “элитно ориентированной”. Поэтому масс-медиа зависимы даже в том случае, если речь идет об обществах с традиционно высоким индексом свободы слова, где СМИ создаются как независимые, самодостаточные и рентабельные бизнес-проекты. И в первую очередь – это “информационная зависимость” от основных ньюзмейкеров, без информационных поводов которых СМИ просто не смогли бы существовать.

“Жизненное пространство” СМИ – это пространство между обществом и элитами, в то время как основные ресурсы масс-медиа черпают в процессе отчуждения общества от власти. Это расстояние и является основной “питательной средой” медиа. Однако, гораздо важнее, что СМИ превращаются в информационный канал, работающий только в одном направлении, практически исключая “информационный реверс”. Это каналы, при помощи которых национальные, а в глобальном масштабе – транснациональные элиты осуществляют “транспортировку” политической и любой другой информации. Возможно именно поэтому, не без помощи СМИ, власть все чаще добивается принятия “внутриэлитных” решений (в масс-медийной реальности являющихся “общественно полезными”), добиваясь достижения целей, часто идущих вразрез с социальной необходимостью. В том же случае, если какое-то явление или система явлений оказываются “неконъюнктурными” – они могут просто не существовать. Таким образом, тот, кто контролирует рычаги формирования медиа-реальности в значительной мере контролирует формирование политической конъюнктуры.

Важнейшим социальным последствием подобных тенденций становится появление наряду с привычной социальной стратификацией еще одного фактора неравенства. Новым критерием, определяющим (наряду с доступом к распределению экономических и аккумулированию политических ресурсов) положение в социальной иерархии является даже не “уровень доступа” к стратегически важной социально-политической информации, а степень включенности индивида в процесс ее создания.

Кроме того, СМИ, являясь главным каналом передачи политической информации и выполняя важнейшие социальные функциии, среди которых, в частности, информирование, осуществление гражданского контроля и налаживание коммуникаций между социальными группами и институтами общества, вынуждены все чаще концентрировать свои усилия на политическим маркетинге и комплексных информационных кампаниях. Поэтому, скорее всего речь должна идти не о всевластных масс-медиа, монополизировавших сферу общественного мнения, а о роли своеобразного социального “буфера” между элитами и обществом, которую они играют. Отсюда - деформация роли общественного мнения, как одного из ключевых социальных институтов. Таким образом, не масс-медиа являются властью, а власть, государство и элиты помимо своего объективного существования живут и в масс-медийном измерении.

Общество в режиме “офф-лайн”.

Тенденция к “добровольному” выключению социума из политических коммуникаций находит вполне четкое объяснение в плоскости ментальных особенностей политического сознания западных обществ. Формирование “общества потребления” обусловило значительное снижение его потребности в полноценном публичном политическом диалоге с властью. Граждане делегируют свои властные полномочия элитам, в то время как приоритеты обывателя все больше перемещаются в плоскость “частного” или индивидуального в ущерб “политическому” или общественно-значимому. Такие категории как “общественное благо”, “национальные интересы”, “национальная безопасность” для гражданина зачастую – не более чем масс-медийные стереотипы, мотивационные инструменты, активизируемые в момент необходимости принятия важных внутри – или внешнеполитических решений. Смысловое наполнение политика обретает для потребителя лишь тогда, когда эти решения (или их последствия) отражаются непосредственно на его благосостоянии или социальном статусе.

Создается своеобразный замкнутый круг, когда “верхи не хотят”, и “низы” не испытывают острой необходимости. С одной стороны, элиты далеко не всегда и неохотно соглашаются осложнять принятие политических решений “поправкой” на общественное мнение, с другой - общество, замкнувшись в своем социально-экономическом благополучии (либо неблагополучии), не заинтересовано в подобном диалоге, так как зачастую элиты и общество говорят на разных языках, что приводит к частичному или полному “выключению” индивида из коммуникативного процесса. При этом спрос на политическую информацию постепенно падает, в то время как стабильно возрастает спрос на развлекательные информационные продукты.

Информация органично вписалась в систему массового потребления и, став товаром, сделала каноны классического маркетинга законами информационного рынка. Анонсирование развлекательных программ, новостных передач или раскрутка нового телепроекта по масштабности и агрессивности ничем не уступают рекламным кампаниям по продвижению на рынке новых товарных брэндов. Возможно, именно поэтому политика, став медиа-процессом, все больше приобретает черты “хорошо покупаемого” политического шоу. Современные электоральные кампании – это уже не только конкуренция программ и концепций, но и в значительной мере – конкуренция стратегий политического медиа-промоушена. Политические дебаты приобретают форму ток-шоу, политический процесс – контуры политической медиа-игры. Возможно, иименно таким языком элиты стараются при помощи СМИ “говорить” с обществом, изменяя, в то же время, сам смысл политических коммуникаций.

В условиях снижения заинтересованности обществ в осмысленных политических контактах с властью, стимулировавшего существенную “автономизацию” элит, деформируется механизм формирования национальной и глобальной повестки дня, а, следовательно - и конструкция политики, как инструмента управления и регулирования общественных процессов. Элиты, становясь “медиакратом”, лишаются ресурса, стимулирующего их “модернизацию”. Общество же теряет возможность (или даже способность) адекватно влиять на политический процесс. В такой ситуации возможна лишь “самопрезентация”, но не перманентная модернизация власти.

И если о принятии элитных политических решений “за закрытыми дверьми” в “классических” демократиях как о привычной практике можно говорить с большой натяжкой, то наличие подобной тенденции практически не вызывает сомнений. Концепт, согласно которому в определенные моменты элиты могут принимать решения, идущие в разрез с общественным мнением ( “в интересах национальной безопасности”, в ключе “борьбы с терроризмом” и т.д.) уже неоднократно использовался на практике. А общественное мнение, во многом формируемое при помощи масс-медийных технологий, постепенно утрачивает роль важнейшего (а в некоторых случаях и определяющего) социального фактора, влияющего на принятие политических решений.

СМИ меняют формат представительной демократии в глобальном масштабе, превращаясь в инструмент медиа-презентации элит. Поэтому проблема новых коммуникаций становится актуальной не только для “переходных демократий”. Эта тенденция приобретает глобальный характер - отсутствие полноценных политических контактов становится проблемой для развитых демократий, где роль СМИ как главного фактора публичности и транспарентности власти не поддается сомнению.

Необратимость этих процессов в огромной мере зависит от того, насколько будут заинтересованы в становлении новых коммуникативных каналов сами элиты, насколько остро они будут нуждаться в полноценных контактах с обществом и таком важном ресурсе, как адекватное общественное мнение. Поэтому на данный момент масс-медиа могут рассматриваться в качестве института, обеспечивающего осуществление диалога государства и общества лишь в той мере, в какой они способны стимулировать это общество к инициированию осмысленных политических коммуникаций и активному политическому участию.