Екатерина Сергацкова: «Мы не выиграем эту войну, если будем врать»

Екатерина Сергацкова: «Мы не выиграем эту войну, если будем врать»

19 Липня 2017
7066

Екатерина Сергацкова: «Мы не выиграем эту войну, если будем врать»

7066
Не так давно журналистка Екатерина Сергацкова опубликовала пост о запрете на въезд российскому музыканту Дельфину, которого не пустили в Украину из-за обращения бдительных граждан, заметивших, что он давал концерты в Крыму и нарушил украинское законодательство. Пост вызвал возмущение пользователей Фейсбука. В итоге Сергацкова пост удалила, но вопросы остались: о границе между сотрудничеством с правоохранительными органами и «стукачеством», о травле в соцсетях, об отсутствии профессионального диалога в медиасообществе и о том, как вообще должен работать журналист в условиях войны, пусть даже необъявленной. Об этом, а также об уходе с «Громадского» и новых проектах Екатерина рассказала в интервью «Детектору медиа».
Екатерина Сергацкова: «Мы не выиграем эту войну, если будем врать»
Екатерина Сергацкова: «Мы не выиграем эту войну, если будем врать»

— Екатерина, почему вы ушли с «Громадского»?

— Стало просто сложно развиваться внутри организации. На «Громадском» работает почти 150 человек, и со временем такая структура становится немножко неудобной для человека, который привык работать в других условиях. После ряда переговоров, которые мы вели внутри команды, я решила, что мне будет комфортнее работать с ними удаленно. Сейчас я доделываю ряд материалов, которые очень долго готовила для «Громадского», может быть, после этого еще что-то буду для них делать, но скорее нет, чем да. Сейчас я вернулась в свой фриланс, которым занималась до «Громадского» — мне гораздо комфортнее быть свободным художником, нежели работать в команде, — и занимаюсь своим проектом.

— О чем он?

— Пока не могу говорить публично, что это будет за проект, но могу сказать, что это будет мультимедийный ресурс на остросоциальные темы. Пока мы делаем его с небольшим количеством людей.

Мне очень хочется, чтобы у нас в стране появлялось больше независимых медийных проектов. Мне не хватает хороших проектов, которые бы не только рассказывали новости и работали на политическую повестку дня, но рассказывали бы человеческие истории из тех пластов реальности, которые пока что наши журналисты раскрывают очень мало.

— Это какие, например?

— Например, меня сильно беспокоит тема домашнего насилия. Она не то чтобы замалчивается, но очень редко появляется и мало исследуется в медийном пространстве. Поэтому я очень рада, что на премии «Честь профессии» победила история Ирины Выртосу про насилие над женщинами. Еще очень волнует проблема бедности — эта тема тоже поднимается, но как правило в какой-то статистике, в новостях, не так, как хотелось бы это видеть.

— Как будет финансироваться проект?

— Пока что это донорское финансирование, и мы даже еще не получили грант, поэтому не могу раскрывать публично какие-то подробности. К сожалению, у нас в стране очень мало возможностей, чтобы делать полноценное медиа без грантовых денег.

— Да, коммерческих успешных проектов мало, хотя бы потому, что рекламы у нас маловато.

— Дело не только в рекламе. У нас нет меценатов, которые готовы в это вкладываться. Есть меценаты, которые финансируют культурные проекты, музыкальные фестивали, художественные выставки. Но мало кто готов финансировать в полном объеме медиа, при этом не желая использовать его в своих политических целях.

— О каких сроках реализации проекта идет речь?

— Надеюсь, он будет реализован в новом сезоне.

— Отлично. Тогда давайте обсудим ваш пост о логике людей, которые написали в СБУ о посещении российским музыкантом Дельфином Крыма, после чего ему запретили въезд в Украину. Вы лично считаете, что есть что-то неэтичное в том, чтобы поставить в известность спецслужбы о том, что человек нарушил закон? Дельфин ведь нарушил закон и признал это в своем комментарии после отказа во въезде.

— Да, несомненно, он нарушил закон. И, к счастью для него, он сказал об этом очень правильно: закон есть закон, не пустили по делу. Но на самом деле, когда я писала этот пост, я не ожидала последующей реакции. Я хотела поиронизировать над ситуацией, когда люди на фестивале «Атлас» пели песни вместо Дельфина, что, в принципе, здорово. И попыталась представить, как происходит сам процесс такого предупреждения правоохранительных органов. Конечно, если мы стали свидетелями какого-то правонарушения, то мы естественным образом сообщаем об этом в полицию, и это не есть стукачество.

— Да. И даже в некоторых этических кодексах журналиста есть пункт о том, что журналист, если знает о готовящемся преступлении или уже совершенном, должен об этом сообщить.

— Я говорю не столько о журналистах, сколько о гражданах страны, которые сообщают о преступлении — и делают это правильно. Я говорила о другом — о том, как это происходит. Была интересна сама цепочка: вот Дельфин приехал в Крым. Он туда приехал, опубликовал фотку в инстаграме, кто-то ее увидел и обратился — куда? В СБУ? Или не в СБУ? Когда пост уже разошелся, люди писали мне в комментариях: это я обратился, это лично я написал в СБУ. Были люди, которые сбросили скриншот своего письма со ссылками на выступление Дельфина в Крыму и с описанием того, что произошло. Но они писали это не в СБУ, а на сайт «Миротворец». В этом тоже вопрос: кто у нас решает, что нужно запретить кому-то въезд?

— Пользуется ли СБУ базой «Миротворца»? Скорее всего.

— Да, но база «Миротворца» — это же не официальный источник.

— Наверное, СБУ перепроверяет информацию, размещенную на этом сайте.

— Не спорю. На самом деле, мой пост — попытка понять психологию, логику действий человека, который пишет такое письмо и нажимает кнопочку «отправить».

— Из вашего поста следовало, что вы считаете эту логику порочной. Там не было этих слов, но в целом складывалось впечатление, что лично вам эта история не нравится.

— В том-то и дело, что в посте этого не было написано. Поэтому я думаю, что здесь проблема интерпретации моих слов, исходя из моей позиции, которую люди прослеживают в Фейсбуке, если они давно меня читают. И когда они видят, что журналист, который писал про сепаратистов в тюрьмах СБУ, например, высказывается таким образом по поводу Дельфина и людей, которые о нем написали в СБУ, наверное, у них возникает впечатление, что я считаю этих людей «стукачами» или что им не место в нашей стране. Я не считаю, что сообщать об этом правонарушении плохо. Я сама прекрасно знаю, насколько важно, чтобы наши службы знали, на кого обратить внимание. Хотя я не считаю, что артисты представляют опасность — тем более такие, как Дельфин. Но окей, это дело вкуса.

— А зачем вы хотели понять логику этих действий?

— Я исследую психологию людей. Меня интересует, как за годы войны и травмы, которая у многих есть, в том числе и у меня, человека, потерявшего свой дом в Крыму, меняется представление о том, какую функцию выполняет государство и какую роль на себя должен брать гражданин страны в этих условиях.

В комментариях к своему посту я увидела нескольких моих знакомых, которые сказали, что они при любом удобном случае готовы «стучать» — это их слово, не мое. И мне до сих пор сложно понять, что я думаю по этому поводу. Когда такое говорят твои знакомые, ты ловишь себя на мысли: «Окей, что они еще могут сообщить?»

— Но если люди не будут обращать внимание на то, что кто-то нарушает этот закон, то его продолжат нарушать, верно?

— Да, я согласна. Беспокоит не это, а другая ситуация — когда граждане сообщают о том, что они видят какие-то элементы правонарушения в действиях либо словах того или иного человека, и с этим человеком что-то происходит, часто незаконное. На него могут напасть возле дома, избить его.

— Вы знаете о таких случаях? У вас есть конкретные истории?

— Их много. Я говорю не столько о сообщениях в полицию или СБУ, сколько о публикациях на том же сайте «Миротворец», или в медиа, или в соцсетях. Я знаю случаи, когда такие «сообщения» сказывались на здоровье людей. Например, нападение на выставку в Центре визуальной культуры: какой бы эта выставка ни была, на нее напали после ряда постов в соцсетях, которые звучали как вполне себе донос.

— Люди имеют право высказывать в соцсетях свое мнение — и если они не призывают разгромить выставку или напасть на человека, то они не нарушают законы.

— Да. Но мы видим ситуацию, при которой люди не только высказали свое мнение, но еще и призывали разгромить выставку. А другие люди, в масках, сделали это. И в результате мы увидели абсолютное бездействие правоохранительных органов по этому поводу. Для меня это знак того, что полиция, не реагируя, дает карт-бланш для подобных действий в дальнейшем. Мне кажется, этот момент очень важен. Вот тут и проходит тонкая грань, когда хейт-спич в интернете угрожает жизни, здоровью, психологическому состоянию конкретных людей. И за это никто не несет ответственности. Если бы эти случаи были расследованы должным образом, тогда вопросов бы не было, мы были бы спокойны, зная, что нападавшие наказаны. Но этого не происходит, и это очень сильно настораживает.

Я вижу в реакции людей на мой пост, который поняли так, как хотели его понять: они призывают меня выгнать из страны, лишить гражданства, — люди апеллировали к тому, что я родом из России, и для них это равнозначно тому, что я агент Кремля, хотя я переехала в Украину девять лет назад и уже давно идентифицирую себя как украинка. Меня гнобят именно по этому принципу, и если на меня кто-нибудь нападет, никакой защиты и никакой уверенности в том, что нападение будет расследовано, нет.

— Честно говоря, условное либеральное журналистское крыло бывает не менее агрессивным в своих высказываниях, чем условное правое. Как, по-вашему, можно ли вообще остановить хейт-спич в соцсетях, травлю за высказывание своих позиций?

— Я не думаю, что самоцензура будет хорошим советом. Вообще воздерживаться от любых критических высказываний — это плохой совет. Мы все-таки должны разговаривать о том, что у нас происходит. Мне кажется, что мы, журналисты, должны апеллировать, в первую очередь, к какому-то рациональному решению конфликта, к фактам, а не к эмоциям. И обсуждать не личности и, наверное, не идеологии, а говорить о том, что мы точно знаем. В соцсетях обычно происходит так: человек что-то где-то услышал, в каком-то посте что-то прочитал, дальше прочитал какие-то комментарии, зашел по одному линку — и сделал из этого выводы. И, как правило, эти выводы с реальностью не очень коррелируют. Потому что в реальности все гораздо сложнее и интересней. Но когда в комментарии приходит человек, который точно знает, что происходит, изучал тему годами, то дискуссия очень быстро рассасывается. Мне кажется важным не вступать в те дискуссии, где человек просто не имеет достаточно знаний по теме дискуссий. Реально ведь большинство дискуссий в соцсетях происходит о том, о чем люди не имеют понятия.

— С вашей точки зрения, в условиях войны журналисты должны сотрудничать с властью?

— Давайте поговорим о том, что значит сотрудничество.

— Например, предоставление информации, которой они владеют, правоохранительным органам.

— Сложно говорить об этом не предметно. Но, допустим, есть преступление, на которое журналист натолкнулся в процессе своей работы. Если он считает, что у него достаточно фактов для того, чтобы сообщить об этом преступлении, — я думаю, он обязан обратиться за информацией, которая это подтверждает, в правоохранительные органы.

Но это не вполне сообщение о правонарушении — это запрос. И формат запросов, мне кажется, является абсолютно нормальным и хорошим механизмом, чтобы получать реакцию на ту информацию, которая у нас имеется. Я довольно часто делаю информационные запросы. Я не знаю, проводились ли по факту этих запросов какие-то действия, но, тем не менее, я получала конкретный ответ на свой вопрос. Называть ли это сотрудничеством? Я не знаю. Но этот инструмент есть у журналистов, и им нужно пользоваться. Таким образом происходит некий диалог между журналистом и представителем власти, и из этого диалога что-нибудь получается. Я могу написать публикацию, с несколькими сторонами, с официальными ответами, о правонарушении или о чем-то другом. Таким образом, правоохранительные органы знают о том, что такие факты есть, и имеют возможность запросить, например, дополнительную информацию. Вот эта схема, мне кажется, хорошо работает. Но далеко не все журналисты, работающие в Украине, этим механизмом пользуются. Зачастую журналисту проще вывалить все, что у него есть, и не заморачиваться по поводу дополнительных ответов, и потом выходят конфликты, которых могло бы не быть.

— Уже третий год журналисты спорят о том, должны ли они помочь государству в условиях войны, ведущейся против Украины? По сути, этот вопрос разделил медиасообщество на два лагеря.

— А помочь в чем? Я считаю, что журналист помогает государству, когда расследует коррупцию. Несмотря на то, что у нас есть антикоррупционные органы, они не совсем справляются со своей задачей. Журналист показывает те изъяны, которые есть в государственной системе, и делает тем самым государство сильнее — но не прямо сейчас, а со временем, то есть он дает толчок к тому, чтобы эти проблемы решались. Я думаю, что огромный вклад в то, какой страной является сейчас Украина, привнесли именно журналисты, которые годами расследовали коррупцию и рассказывали обществу о схемах. Постепенно эти схемы рассасывались, возможно, создавались новые, но тем не менее, многие изменения, которые мы имеем сейчас, появились благодаря работе журналистов. По-моему, очевидно, что журналист помогает государству, когда он рассказывает о проблемах этого государства.

Другой вопрос — что мы в глобальном информационном мире, в котором такие расследования и публикации журналистов внутри Украины расходятся дальше, и в частности из-за языкового момента они очень легко попадают в языковое пространство России, которая использует их в своих пропагандистских целях. Цель большинства материалов, которые выходят в России об Украине, — дискредитация украинского государства. Все это выглядит очень некрасиво, грязно, для граждан Украины это очень неприятно. Но есть ли у нас другой способ добиться изменений, если не говорить о проблемах? Должен ли журналист принимать на себя роль солдата информационной войны и замалчивать важные факты?

— Многие разделяют такую точку зрения: давайте сначала выиграем войну, а затем уже будем разбираться со всем остальным.

— Мы не выиграем эту войну, если будем врать. Или замалчивать. В конце концов, как можно не сообщить о преступлении, если оно происходит и журналист об этом знает?

Получается, что мы в некоей ловушке, потому что все время смотрим на то, как нас воспримут с той стороны пропаганды, за поребриком. Мне кажется, что журналисты не должны уделять этому столько внимания. Пусть этому уделяют внимание люди, которые в государстве работают над проблемой информационной политики — у нас есть целое министерство, которое этим занимается. А журналист должен выполнять свою работу — он работает на общество, работает для людей, которым важно, чтобы государство менялось, чтобы они могли нормально пользоваться услугами государства, за которые они платят деньги.

— Вы несколько идеализируете, как мне кажется, как минимум украинское общество. Судя по рейтингам, довольно значимая часть общества не так уж хочет знать, например, про секретные тюрьмы СБУ, о преступлениях в зоне АТО, о коррупции, о толерантности, например.

— Я вообще идеалистка. Нужно идеализировать, чтобы добиваться изменений. И все же мне кажется, что у нас общество серьезно выросло за эти три года: гораздо больше людей, чем раньше, включились в активизм, общественную работу, и журналист работает, в том числе, для таких людей. И пусть сегодня их действия могут казаться непопулярными и в том же Фейсбуке их могут всячески гнобить за то, что они поднимают непопулярные темы, которые использует российская пропаганда, тем не менее, рано или поздно к какому-то успеху они могут прийти. Поэтому моя позиция такова: журналист должен делать то, что он делает, — расследовать, рассказывать, но делать это аккуратно, тактично, и предпринимать все возможные усилия, чтобы история, которую он пишет, не оказалась однобокой. Чтобы спикеры, которых он приглашает, были проверенными, а не были какими-то засланными казачками или просто идиотами. Чтобы история была сбалансированной, чтобы по этой истории в конце концов можно было возбудить уголовное дело, например. На сегодняшний день это большая редкость, когда публикация журналиста может стать основой для разбирательства в суде. Но мы должны к этому стремиться, и это большой челлендж, и в том числе для нас, для сообщества, чтобы самих себя поднимать на более высокий уровень, и поднимать уровень своих читателей или зрителей. В конце концов, если мы будем правильно с этим работать, то, наверное, получится изменить страну. Может пройти десять, двадцать лет, но это же не значит, что нужно бросать все и уходить из профессии. Или опускаться до какой-то контрпропаганды.

Фото: Ольга Иващенко, Дмитрий Ларин

Команда «Детектора медіа» понад 20 років виконує роль watchdog'a українських медіа. Ми аналізуємо якість контенту і спонукаємо медіагравців дотримуватися професійних та етичних стандартів. Щоб інформація, яку отримуєте ви, була правдивою та повною.

До 22-річчя з дня народження видання ми відновлюємо нашу Спільноту! Це коло активних людей, які хочуть та можуть фінансово підтримати наше видання, долучитися до генерування спільних ідей та отримувати більше ексклюзивної інформації про стан справ в українських медіа.

Мабуть, ще ніколи якісна журналістика не була такою важливою, як сьогодні.
* Знайшовши помилку, виділіть її та натисніть Ctrl+Enter.
7066
Читайте також
Коментарі
0
оновити
Код:
Ім'я:
Текст:
Долучайтеся до Спільноти «Детектора медіа»!
Ми прагнемо об’єднати тих, хто вміє критично мислити та прагне змінювати український медіапростір на краще. Разом ми сильніші!
Спільнота ДМ
Використовуючи наш сайт ви даєте нам згоду на використання файлів cookie на вашому пристрої.
Даю згоду